отзыв

* * *
То есть — мне же, опять — эта боль при рождении слов?
Слишком стар этот мир, слишком — я,
в данном промысле судеб…
Всё окажется всуе, когда поспешу я на зов,
И останусь один, и ничто не измолвится всуе.

Я отсутствовал — миг, но утеряно чувство стола,
И освоены чувства стыда, и родства, и разлада.
«Ты звала меня, Муза?» — Она отвечает: «Звала».
Я не в форме, ты видишь…» — Она отвечает: «Я рада».
1996

* * *
С очень длинным названием
Сочинил — и названиваю.
Поделиться! Раскрылиться, стелиться,
Но — доставить вам весть!..
Но в руке лишь синица:
Сплошь, гудки — ваши лица.
Снова в стол материться?..
Но Названье же — есть?!.

* * *
Что спорить? Родился. Пожил, помечтал,
Поплакал немного — и, думаю: хватит!
Не съесть ли конфету? Содрал с нее фантик,
И вот — не хочу я ее ни черта!..

Народы воюют, возводят больницы,
Наставят кроватей по самую высь —
И в них помирают… А я вот родился.
И мне теперь эту, зеленую, грызть?..

Положим, и тут некий видится мост:
Народы едят, если что, и конфеты.
Вопрос не на всякий родятся ответы…
Но я-то родился!.. Иль это вопрос?..

Пойти, самому ли побиться с народом?
Потом обеспечить уход и уют, —
Глядишь, и меня осчастливят уходом,
А ей сообщат… Или — нагло сожрут?!.

И как объяснить ей, прилипчивой столь,
Что это — всё тот же уход от ответа?..
Так есть иль не есть?.. Одевайся, конфета.
Не мстить — и не льстить этой жизни пустой…

* * *
А еще — деревья… Стонут,
Будто ветер. А того и
Нет. И, нет бы — по простому!..
Нет: поют, рыдают, воют, —
Будто ветер. И не то, чтоб
Ветер (будто бы, не просто:
Ветер!..), — будто всё непрочно,
Будто — веянье с погоста,
Где листва молчит, в то время…
Будто время — род подмостков
Ветру… А еще — деревья.

Оставалось мне — уйти.
Но активные расспросы
(«Что твои?» да: «Свежи ль розы?»..)
Заградили мне пути.

И опять я мог уйти.
Но подробные ответы
(На мои ж: «где тот?», «как этот?..»)
Тенью встали на пути.

Я всегда хотел уйти.
Я всегда был уходящим,
Остающимся, стоящим,
Заграждающим пути…

И осталось мне — уйти.
И венчать, по воле судеб,
Каждый шаг — любовью к людям,
Всем кивая по пути;
И прельщаться солью буден,
И считать, что — будь,
что будет:
Я ведь
сам хотел уйти…

* * *
Сколько способов бренных судить с кондачка!
Например: «Если кормит, то — любит».
Где найдешь себе, чем заморить червячка?..
В хватком клюве моем, бодром клюве.

Только — тем ли единым живится наш род?
(Чрез плечо через левое сплюнем).
Где, меж бурь, преизбыток небесных щедрот?
В жарком клюве моем, твердом клюве.

Сколь кишат кукушатами гнезда сердец!
Жажда благ… вплоть до снега в июле.
Сколь вершинней: начало всему и конец —
В тяжком клюве моем, грозном клюве!

Пусть развеется вовсе сердечный угар
Для пригревших в груди… не змею ли? —
Ты найдешь себе должное — вечное «Кар-р!»
В чистом клюве моем, черном клюве.

Не тащиться ж ко вдове
В честь Восьмого Марта?..
Просквозил, потрогал свет.
Покружил над партой.

Был готов уже и прочь, —
В сольность фактов голых,
Как — с полкласса вдруг сошлось!..
То есть, — здравствуй, школа!..

Прозвени, звонок, для нас,
Всё ко сроку сдавших,
Всё решивших (в кой-то раз!..),
И — для опоздавших.

В течении слитно-хладном
Мы были теплы и мирны.
Построили нас в туманы
И бросили на равнины.

Как призраки, мы белёсы,
Но помним, штурмуя зори,
Веление пасть геройски
В значении — пасть росою…

Как воды эти отражают лишь
Полуденное солнце, изостряя
И направляя тысячи лучей,
А сами неустанно мчатся мимо —
Так память эта странная, сверкнув,
Таким огнем окинет горизонты,
Что, лишь присев на камень и понурясь,
Возможно различить: сырой песок;
Дыхание воды, биенье струй;
И, вскоре — всплески весел… И запомнить.
И этот голос: «Как, синьоры, мне,
Не замочив одежд, сойти на берег?
Здесь нужен переносчик!» — Голоса:
«Паломник! Эй, палом…»
Так я — паломник.
Итак: доспехи. Бороды. Мечи.
Всё это лишь картина. Но глаза —
Но эти, говорящие со мною
Столь запросто и бегло, так темно,
Столь памятно, в которые взгляни —
И всё сначала: шаткий окоём;
И замереть на камне, и песок;
И этот голос…
И тело это на руках моих,
Но это ощущение летуче, —
Тут важно не запнуться: круговерть
Каких-то сучьев, щеп… И этот голос.
Сначала: «Милый…» (или это плеск
Волны о мягкий берег? Здесь песок…)
Затем, всё так же: «Упади в песок», —
И верно: плеск… Я падаю в песок.
И этот голос: «Полно, господа!
Он просто ослабел за годы странствий».
И замереть на камне… Ни картин,
Ни спора струй, бежит сквозь пальцы время,
Скудеет горсть… И не было Земли
Святой. И солнца не было. Рак?шки…
И этот, раскрылившийся окрест —
Твой голос: «Поручители и судьи!
Пред ликом всех, что внемлют нам, святых
И пред мощами этих вам клянусь я,
Что ни один доселе, ни один
Из рода смертных, женщиной рожденных
На стыд и смерть, не обнимал меня,
Опричь супруга, Марка-государя,
И этого унылого бедняги,
Который столь неловок оказался
Сегодня, что невольно пал со мною —
По счастию, в песок».
Державный смех…
Я вспомнил.

Я никому и признака — ни нa волос
(Да и кому? — в их частных-то Бермудах…),
Что ты одна мне изморось и наморозь,
И одичалый этот дождь под утро.

И ты — ни во пиру, ни на балу пыля —
Ни сном, ни духом: ни — как всё мне дико,
Ни — как моя рычит натура глупая,

Жила на свете птичка:
Слагатель гимнов заре.
Она подбирала крошки
Под окнами, на дворе.

Жила на свете кошка:
Инспектор мышиных нор.
Она имела привычку
Смотреть из окна на двор.

Старинный том, под названием,
Допустим, Книга Судеб,
Где всё, что случилось с нами,
Имеет свой прецедент,

Не всех усладит итогом
По чину сказки людей:
Они жили долго-долго,
И умерли — в один день…

Улыбнись, мое солнце!
                Еще расположен
                                            октябрь
К нашим поискам, встречам и домыслам,
                                                        нашим ответам
На любое, на — всё, что заботит и гонит…
                                                                    Хотя —
Это, может, последние проблески бабьего лета.
Так — тем более!
                                                    Так высока и свежа эта власть —
Зажигать огневою зарею уже неживое,
Обреченное тлеть, — и листва, обреченная пасть,
Так жалка без тебя, так ярка и чиста
                                                                    пред тобою.
Я весь день тебя жду. Я не злак, и не лист, и не муж.
Я улыбку сдержу —
                                            и верну,
                                                        если будет возможно…
…Вот и солнце мое,
                                            обойдя все закраины луж,
Вдруг завидев меня,
                                    смотрит пристально
                                                                    и тревожно.

Не по зову чувств,
Вне суда — заведомо, —
Нет, да прошепчу:
«Бедные мы, бедные…»

Будто вороньём
Осенeнье крeжащим.
В сущности, живём
Ничего… не хуже, чем…

Будь чего и нет,
Всё — в активах времени:
Ты — купила плед…
Мне — вкатили премию…

Ну — невелика!
Но роптать на это — не
Есть ли — накликать:
«Бедные! Мы — бедные!..»

Уж на что ясней
Голоса утробные:
«Злы мы, — чёрта злей!»
«Хитрые мы: добрые!..»

Но на всё про всё,
Как с чужого берега,
Нет — да принесёт:
«Бедные… мы — бедные…»

Это — вслед и во тщету —
Не письмо, а — вместо.
Вольный свет тебе!.. Я жду
Твоего приезда.

Приживаюсь к ноябрю;
Октябри спрягаю…
Фотографии смотрю.
Ты на них — другая.

Ты была на них — живей…
Ну — живи ж, где будешь!
Ибо — нет меня грешней,
Коль и там осудишь!..

Вся надежда: там — друзья;
Худо ли — с друзьями?..
Я, — живу ль, скажи, хоть я
В тесной, глупой раме?

Мне ль не знать о той черте,
Где разлука — лечит,
Разделяя, что ни день,
Более — до встречи?

Мне ль доказывать любовь
Правом выслать гончих?
Ты и в радости — любой! —
Мне, чем краше — горше…

И мне легче распушить
Голой плетью обух,
Чем поверить в нашу жизнь —
Бог с тобой! — бок о бок…

Завидной и прочной дождавшись безвестности,
Промерив клочок, что возделать осталось —
Обрамить, как память… Но даже и это всё
Пока не усталость.

Устал — лишь считать, кем не стал, как в чем выглядел,
Зачем не остался и с кем чего стоил.
Овчинка — бесспорно, не стоила выделки!
Но кто бы и спорил?..

В заветно-искомом проспавшись безмолвии,
Раскаявшись в смыслах, изверясь во фразах —
Не жав и не сеяв, обрящешь над кровлею
Овчинку в алмазах.

Когда
наследники ночи
Предъявят свои права, —
Тогда карнавал окончен.
Но это был —
карнавал!..
Что спорить, коль изменила
Весна, любовь или «та»?
Всё это было, было и было!..
Кончено, господа!..

Прискорбно, коль, в свете ночи,
Рассвет излишне кровав,
Но карнавал — окончен.
Но это был — карнавал!..

«Чтобы распутица ночная
От родины не…»
Александр Блок

Простите, что слаб закускою,
Что сам не ахти — предстать,
Что водка (с названьем: «Русская»!..)
Дает себя, стерва, знать.

И — строчки: не распадутся ли,
В расейский ринувшись пляс?..
…Сегодня день Конституции.
Третьей уже, при нас.

Впрочем, себя ль обманывать
Этими «нас» да «при»?
Поэту всегда их — мало, ведь!..
(Классика! — хоть умри).

Так рад я Вашему голосу,
Что прочее — трын-слова!..
Слова и слова… Отколется,
Продышется: «самовар»…

Такое тут эхо странное —
Об третий-то о Закон.
Вы молвите: «Свет за ставнями…»,
Привнемлется — самогон!..

Ревнует к чему? Пугает ли?
А то и — куда зовет-с?..
Слова, лишь слова (по Гамлету;
Где это звучит, как words).

Так лучше без них. Нам — мало их
Для всех наших тяжб и кривд,
И — нам ли кого обманывать,
Сюда подключив иврит?..

…Живем — кто всяко, кто средне мы,
Но помним, латая щит,
Что чаша (всегда — последняя!..)
К родине прилучит…

Чем я ныне крепко занят, резко движим?
Пролетанием фанеры над Парижем.
Я бездвижен по себе — тем радикальней
Под фанерою Парижа протеканье.

Не спрошу я: почему, зачем фанера?
Есть Париж, а всё, что свыше — от химеры.
Но — вне споров, стоя мессы для кого-то,
Он достоин и фанеры: для полета.

Облака — иные вкось, иные прямо —
Держат курс в район вечерей Нотр-Дама.
Это к дождику. Фанера же летяща
Ни к чему не может быть. И это — к счастью.

Должный крен тебе, моя!.. Но разве сам я
Не достоин разделить твои дерзанья?
Иль душе, в ее предвзлёт-уготовленьи,
Лишь и помнить, что — о косности творенья?..

До свидания в Париже!.. Я — твой кормчий,
Твой лирический вассал, чей бравый
почерк,
Воскрушась о положительном примере,
Растекашеся Парижем по фанере…

Откуда бы, чья, во сусеках, возня?
Я знаю: ни словом, ни видом
Не спросит: «Зачем ты обидел меня?»,
Что сам возведу этот идол
Обиды безмерной… И выведу сам.
Я знаю (обильны примеры!…):
Ни духом, ни сном — ни крупицы не дам
Клыкастому идолу — веры!..

И он поглотится безгневной землей…
Так чей же, так чьё же, так чья же
Вдруг — эхом: «Зачем ты обидел её?..», —
И зыблется мерная чаша…

«Одиссей воротился, пространства и времени полный»…
Налегке, стало быть.
Ты того ль ждала, Пенелопа?..
«Да, — отвечает, — того, — отвечает: — ждала, —
и пространство,
И равноценное время над вечной основой губя».

Дрызг итогов, — что не по лбу, то по небу
(Исторические, вишь ли, законы!)..
Разлетись к тебе прощаться, — ты не понял бы:
Мы пока еще не слишком знакомы.

Не чужие мы, но Вышней неволей шли
Слишком обок, чтоб родниться, впридачу.
Я в глаза взгляну твои, — ты отводишь их.
Сам посмотришь — я свои долу прячу.

Мы в двухтысячном проводим тебя — честь в честь:
Ёлки, факты… вешки-вышки… сражения…
Ты придешь ко мне наутро, таков, как есть,
И попомнишь все мои прегрешения.

Экая вьюга — злейшая!
Туже, чем хмель, крутящая.
Где ты, моя милейшая?..
Кликнись, моя сладчайшая!..

То ли я изгородь пропустил?
Иль — не у той мы звезды в лучах?!.
Шел я к тебе — из последних сил, —
Зори месил, сквозь похмельный чад!..

Сколько б не нёс, а — нечего
Выложить, удаль плеча щадя.
Столько ведь верст, милейшая!..
Ужас, моя сладчайшая!..

Дважды и трижды разбудит нас
Старая скрипка сверчка под раковиной.
Стану проситься («в последний раз»)
За море: за подарками.

Песня, видать, извечная.
Но и она ж ненадолго…
Где же ты (где ж?!.) сердечная?..
Вьюга моя и радуга…

«Эти добрые медведи возле ёлки новогодней,
эти старые мультфильмы: волки, зайцы, дед Мороз.
Я — с насмешкою вчера лишь, с умилением — сегодня,
ну, а завтра, ну, а завтра не сдержать мне будет слёз».
(Н. Перевезенцева).

Много их, чующих, жадно глотающих,
В цирк обращающих девственный край!..
В призрачном хоре безвременно тающих
Ширится: «Чао, бай-бай».

Как же, уснёшь!.. — тут зелёный… там — красненький…
Множатся тени… дрожат бубенцы…
Мы — всяк по-своему — встретим их праздники,
Примем их сказок концы.

Ибо — несть ложь, но ответственный вымысел,
И не из бубликов цепь на дубу!..
Ты-то (даст Бог!..) еще как от них вылетишь
К чистому небу — в трубу!..

Я-то — увы… Но, легчая знакомствами,
Как бы над срезом всеобщего пня,
Ты, меж его заповедными кольцами,
Вряд ли отыщешь меня.

Ибо закружат тягчайшие: местные.
В масках и без; под «ля-ля» и «люли»…
Мне ль — вычислять, где ты ветви развесила?
Чем тебе их оплели?..

Как ни рядись — вроде Кая мы с Гердою:
Так хороши были розы, ан — крест…
Елочка, слышишь? Я тут, на пеньке твоем, —
Сам, ничему не в отмест…

Первая, третья — бабочки.
Автор — вторым иль прочим.
«Что же, — летим на лампочку?»
«Как? Мы летим — на лампочку?!.»
«Боже, летим на лампочку! —
Что нам цветок полночный?..»

Чтобы, за корм их сладостный,
Крылышки в такт сложили?
Нас окрыляет — лампочка,
Мы опыляем — лампочку,
Да не повянет лампочка, —
Мы заслужили: жили.

«Сразу понял: ты», — молвил он.
Улица кишела людьми.
Никогда не помнил имен,
А его (не меньше восьми)

Вспомнил — до единого! — враз.
Нас толкали. «Впору по сто, —
Он сказал. — Пройдемся?» — Пройдясь,
Мы расположились в бистро.

Два по сто пломбира и сок
Взяв, он дал команду «налечь».
…Странно было видеть вне строк,
Маранных и призванных жечь,

Погоревший замысел мой
(Чуть не из дошкольных химер!..),
Где он был и главный герой,
И невоплощенный пример, —

Доведи тогда я о нем
Даже не роман, а рассказ —
Он бы в коммунизме своем
Жил теперь, не зная о нас.

Сам-то я — понятно… в каком
Веке не родись… в чьем из тел…
Вряд ли я мечтал «быть, как он»,
Но такого друга — хотел.

Даже, вон, и тут в его счет
Сами же очки множат прыть!..
Он спросил: «Чего б нам еще?..»,
Подождав, велел «повторить».

Так — всегда, во всём я!!. Но в том,
Что «не раскрутил», «не донёс» —
Не было вины моей!.. В тон,
Я себе спросил папирос,

Задымил — и сник: сказка ложь;
Что ж — ему!.. — вся ширь бытия?..
Он сказал: «Ты, вижу, не пьешь…», —
«Как это — не пью?!.» — крикнул я.

Праздного, хищного сора стена
Взвилась над новью былого.
“Как, — я спросил, — в этих сонмах звеня,
Персть побуждается к Слову?..”

Было ответом: “В расщепе луча
Дух памятующе светел”.
И обернулся я, как бы ища
Взглядом Того, Кто ответил.

Коль не ратный спор — то и не словам
Растекаться тщетными ратями…
Остается: кровное — по церквам,
Золоту казну — нищей братии.
Да на вольный корм — ворона коня;
Вон, уже и плеть из рук валится…
…Говорил: до встречного только дня
Догрешить, в чем есть, и покаяться!
И тебе чтоб, суженой-то моей —
Хоть росой убелиться с утречка…

«А не дам те сроку не то, что дней —
Даже малой не дам минуточки:
Твой живот есть живот неправедный,
Золот? казна не заработана, —
Для души твоей нету помочи…»

В ГУСТОЙ НОЧИ ОБНИМАЮСЬ С БАГРЯНО-ЗОЛОТЫМ
СТАРЫМ КЛЕНОМ

Я ж и сам бы — деревом!
Лишь — ни о какой зиме
Не верстать бы к зелени
Властных зовов осени!

Может быть, я в тропиках
(Где без нас — немеряно!..)
Не стяжал бы в облике
Пламени похмельного?

Может быть, в объятиях
Всяких там лианочек
(как сейчас, вот, я — тебя)
Я б себя не звал «ничем»?..

Может быть, в сознании
Корневой основы, я,
Все изжив названия —
Заслужил условия?..

— Брат мой смертный! Не грешно ль?
Тот же снег — когда еще!..
По весне
припомнишь мой
Облик облетающий…

Ты здесь — была! Не в этих шалых строчках,
Что мертвенно шепчу тебе вдогон.
Была ты — страшно более непрочной,
И — гибельно прочнее, чем глагол

Наш, человеческий. «Мирской». И мне — на нём же
Прикосновенья твоего освоить весть?..
Сокосновений наших… Так несхожих
Ни с этой, пр?снопамятной… ни — позжих…
Я слишком знаю: ты была. Ты есть…

Тише, ворон, я не твой.
Зря пылишь над форточкой.
Мне — пред будущей вдовой
Обелиться б водочкой,

Пропестрить по всем словам
(Я в душе — словесник)…
В курсе, где моя вдова?
Поищи, зловестник!..

Как — уже?.. Ты, брат — Кучум…
Как бы, скоро слишком.
Я такого не хочу
Даже вставить в книжку.

Ну-с, и что? Она в слезах?
Беспечально дышит?..
Вижу: пасть, в твоих глазах,
Означает — выжить.

Что ж, пиши, черняга: пал.
Обошлось без славы.
Не пригреет близ пупа
Мой платок кровавый.

Мой сопливый, постирав,
Я сушить повесил.
Пригодится, если love.
Коль «ни в жисть» — без если.

Ну ж, — за веру, за царя,
Хлесть! — и кубок наземь.
Облака плывут. Заря
Их узором красит.

Озаряясь, нижний слой
Неприлично задран.
Чуешь, ворон? — весь я твой.
Покружи до завтра.

Я раньше видел тебя во сне.
Давно. Почитай, юнцом.
Тот сон… — ты видишь: я покраснел,
Вспомнив про этот сон.

Хотя — с чего бы?.. Сама ведь жизнь —
Не тех же ли вздох глубин?..
«Скажи, ты любишь меня? Скажи!..» —
Во сне, говорю, любил.

Труд — не тяжелей, чем скинуть ношу,
И — не с тем, что сильно тяжела.
Вслед не кинусь — но и тень не брошу,
С кем бы ты здесь мимо не прошла.

Подойди, — одно услышишь: «Здравствуй!
Видишь, как изрыт корнями склон,
Где стою безлистый и бесстрастный,
Ибо ты и осень — мне закон».

Веселому Роджеру — должный привет!..
С улыбкой, взаимно-прещедрой.
Ведь вот он, плывет
тот придурок-корвет,
Нагруженный — черт знает, чем там.

С веселой удачей ты счёлся легко
(где — в кости… где — скромно — в рулетку…), —
Но дело есть дело: тебе (йо-хо-хо…)
Пришлют-таки черную метку.

И вот на ладони, все линии скрыв
(Не слеп?.. — так сверяйся по звёздам!..),
Лежит она мёртво (скончанье игры…),
Похожая чем-то на остров.

«Земля»?.. Кто сказал?!. Нет нам, дети, земли!..
Лишь крабы скользнут к изголовью.
Но там, позади —
паруса, корабли —
И золото, золото — с кровью.

Шестнадцатым лезть на сундук мертвеца?..
Добро! — лишь бы небо не в клетку.
…Лишь дьявол тебя доведет до конца,
Вручив тебе черную метку.

Здравствуй, милая! Ну, что:
С Новым годом?
Я б налил тебе чуток,
Но природа

Так тут лихо всё, за нас…
Прах, коль сведущ!
Но — и то: случись нам власть,
Мы бы… нет уж.

Сам себе плесну — и спать.
Ох, как мало!!.
Здравствуй, полная! Опять
Нагуляла?

Но… ведь мне их не крестить?..
Сплавишь Солнцу.
А верней всего (прости!..)
Рассосется.

Вот, глядим на календарь, —
Видишь? — «С Новым»!..
Что ты бледная? Не я ль
Диким словом?!.

Полно, мышка, всё мурня:
Птички… мошки…
Ты — единый у меня
Свет в окошке.

1.
Мы отыграли. Занавес!.. Поклоны.
Еще поклоны… Занавес. И вот,
Сопровождаем Клавдием, Полоний
К своей «шестерке» благостно плывет.

Кругами по воде растекся зритель,
А камешек, не достигая дна, —
Знай, мерит глубь, а дале — тишина
(на всём одна, — ничья-твоя вина!..),
И обреченно думает: не всплыть ли?..

2.
Тогда, в последнем акте… Тот укол, —
Не тот, что враз — победа и расплата,
А тот, что я «стрелу над кровлей», мол…
Не ведаючи, мол… и «ранил брата»…

Всё ведая! Когда б любой из нас
Под это дело не промерил то в нас,
Что, косяку дверному, прислонясь —
Откатом сердца: «Главное — готовность»;

Когда б с ветвей в холодные струи
Цветком отжившим, но лучом — спасенья
(Едва ль законном в здешнем бытии),
Когда б не горстка песен этих — и
Когда б лишь Дания…
Когда бы акт — последний.

3.
Не достигая дна. Не зная сна,
Теряя маски, лица (ватник стёган),
Плюс имена. Плюс — главная цена
(За ней не постоим!..). Но там — стена,
На ней начерт…
Илло-хо-хо, мой сокол!..

4.
Да и на кровле — чт? он: загорал?..
А то: «Страши-ись, сестра!..» —
во всех гримерных,
В буфете, по трансляции… Хорал
Под сорок тысяч. Серией отборных

Безумств отвечу: смейтесь дураку!
За столькие века ничуть не стали
Мои «ха-ха» старей твоих «ку-ку», —
Ты, поврежденный некогда в суставе, —

С тех пор, как разрезвившийся плейбой:
«Миледи! Разрешите к Вам на лоно?..» —
«Нет, принц»… И пушки взбрех сторожевой,
И сотни тысяч стрел над головой,
И, в довершенье — занавес. Поклоны…

5.
И вот я говорю: дыши еще
В суровом этом мире ты, Гертруда,
И вы, Гораций с Клавдием, и ты,
Подлунный крот, упорствующий в мести,
Ты, верная галёрка, ты, партер,
И вы, о службы, — раненое имя
Осталось вам по мне на ваши лета, —
Дышите им… За дело, Фортинбрас!
И Гильдерстерн, и Озрик…
И — довольно:
Офелия! О, нимфа! Помяни
Невольныя и вольныя всех нас
В своих молитвах…

«Я ворон, а не мельник».
Пушкин А., «Русалка»

В последний миг, обложенный кругом
(Трещат кусты, и псовый лай всё звонче),
Успеешь взвыть, пронзив сплетенье крон:
«Почто меня оставил, Отче Волче?..»

И — кончено: теперь — просись в тюрьму,
Тряси суму до серой крошки хлеба…
Лишь две звезды холодные сквозь тьму
Ночной листвы пробьются молча с неба.

«Вновь у себя… Унижен, зол и рад.
Ночь, день ли там, в окне?..»
А. Блок, из цикла «Черная кровь».

Наконец!.. Наконец, прошепчу, я и дома:
Вон — звезда… Отнесло ее в сторону дня.
Сердцу легче… А — сердца ль то весть?.. или кома?..
Или сома…
И завтра промчись сквозь меня.

2.
Вы всё-то ищете: во что б меня завлечь?
Да чем отвлечь? Да что извлечь?..
А я на кладбище кошусь: куда бы лечь?..
Но вам слабо —
туда меня увлечь!..
Я повлекусь туда без вас
(Не будет вас!..)
Не будет — нас…
И, вольный в сметах горних,
Я ухожу, как проклятый, от нас-
-тупающей на пятки мне погони.

3.
Пересекая Опочку и Рим,
Ветры несутся с немолкнущим воем,
А — каково им?..
А каково
им —
Это узнаем, когда воспарим.

Старый ли, Новый… несвет или Свет…
Ржев… тот же Рим…
                                        те же Таллинн, Опочка…
Это лишь строчка,
                                                и честная точ-
                                                                        ка
Ляжет везде хорошо, где нас нет.

Раз уж на этой земле не нашлось
Мест, что хоть как-то могли бы привлечь нас —
Выберем вечность!
Выберем веч-
ность
Выть и лететь, пронизая насквозь...

4.
Тайно родятся… плетутся, множатся…
Рифмы с небес крадут…
Вдруг изгрустятся, и — в нечто — сложатся…
Поздно жалеть, что — тут.

5.
Оставайтесь сами
В присных — меж собой.
Я иду лесами
Сам к себе —
домой.

Или — небесами?..
Дудки! — сорвалось.
Что ж: бреду лесами.
Куст.
Подснежник.
Злость…

6.
Очнешься. Клапан сердечный — дёрг! —
И — бодрячком, в нирвану.
Ничто на свете не пропадет,
Кроме тебя, барана.

Очнешься, стравишь ненужный свет,
И… спать?.. иль: жить?.. — и сей казус
Оставишь — тем, чей простыл уж след
В счетах по свету и газу.

7.
Ты, я слышу, дышишь?.. Значит, в форме.
Просто: пробегала… вижу, свет…
Значит, жив. А говорили: «помер»!..
Но тебя и там всё нет и нет…

8.
Дышится тяжело
Так, словно свитки с веток...
…Вон же, дыши: взошло!..
Может быть, напоследок.

Разом к нулю — грехи
(В сказках… изветах, былях)…
Боже мой! — шли стихи.
Надо же: я забыл их…

9.
«Утреет. С Богом! — шепнул поэт. — По домам!»
Око за око: земля золою, а та — водой.
Но мы
        не порознь прожили век, чтоб нам
Свой знак
            неошибочно встретить
                                        ладонь в ладонь.

Не время: ни — городить костры, бередить узлы,
Ни — вычислять: какие такие (откуда?..)
послы придут к нам…
Но мы — не жители же Содома, что быша злы,
И, коль грешны перед Богом — чисты пред утром.

История столь стара, что обратный путь
(На говор веток зла и добра) не коснется чувств.
Но я не прошу: «Скажи, что ты мне сестра», —
отнюдь! —
Лишь «дабы жила душа моя чрез тебя», шепчу…

10.
Не тёрся, но и не пёр плечом,
И не выхватывал вожжи я, —
Так — бросьте бредить о том, где чьё:
Мое — не ваше, а — общее.

Прежде, чем проститься с этой темой, —
Дай-ка, погляжу на тех двоих.
Спят и дышат… Дай, сложу им терем.
Кротость рифм…
А то ты, сдуру: «ви-ихрь»!..

12.
Закрыта, кончена, измызгана тетрадь,
И — ни конца, ни звеньев… ни пути…
Но мне не здесь, душа, тебя терять —
Так и тебе не здесь меня найти.

Радуга — от века.
Но рассвет кровав.
Как-то всё излишне, хищно знаково!..
Был ли я похож на человека, —
А?..
Кажется, что был,
но не на всякого.

Вдруг, по истлении дня —
В ревности буден:
«Понял ли ты, что меня
Больше не будет?»

Понял… Не вздумай! Молчи!!
Бред сивых истин!!!
Я обернулся.
…Журчит
Ветер меж листьев…

Ты уронил свой флаг. И я топчусь,
Дурак, над ним, а мимо чешут взводы
(поротно), и ращу слезливых чувств
Посильный куст, и червь слепой свободы

Мне делит пульс… и темы дольних благ
Внушает мне... Сколь (внешне) благородно
Ты б не ушел, ты —
уронил свой флаг.
Так пусть он — на портянки!
Всем. Поротно…

Какое — «всем»?!. Он, будто бы — из тех,
Что побросают грузно к Мавзолею,
И — строем прочь, снискав живой контекст,
В котором всяк ценнее и целее

Себя единого?.. Пока в строю.
Пока нога дробит, во славу павших —
Победу злейших. Я же — знай, сную
Над куцым этим… Мне — ни шагу дальше.

Ни звука… А тебе?.. Уже равн? ль,
Кому, в последний раз кивнув небесем,
Клочок земли расцветил?.. Ни пароль,
Ни отзыв твой отныне неизвестен…

«В Начале — Слово»… Кто и чей сколь враг
(поротно; иль — «по личным»), мне — пустое.
Себе не друг, я — подхватил твой флаг.
Ведь ты мне не надышишь — в спину! —
строя?..

* * *
Последний лист, — чем он держится?
За — жизнь?.. За то, что не первый?..
Печали палитр по нём — те же, всё, —
Пред тем, как впасть в черно-белое.

Возможно, и грех, но я вовсе не
В красках ищу спасения
(В последних, в раскладах осени!..),
А в том, что она — последняя…

ДЕЖУРЯ В КОТЕЛЬНОЙ, ЗВОНЮ В ОРАНИЕНБАУМ ПОЭТУ ГРИГОРИНУ, КОТОРЫЙ КУРИТ, ТЕМ ВРЕМЕНЕМ, НА РОДНОМ УНИТАЗЕ, — ЗВОНЮ, ЧТОБЫ ЗАЧИТАТЬ НИЖЕСЛЕДУЮЩИЕ СТИХИ, КУДА ЗАТЕСАЛАСЬ СТРОКА ЯВНО НЕ В МОЕМ — ЗАТО ВПОЛНЕ В ЕГО ДУХЕ. ПОЛУЧИВ ПОДТВЕРЖДЕНИЕ (ДАВ КОТОРОЕ, ОН ОСТАВЛЯЕТ НАСИЖЕННОЕ ГНЕЗДЫШКО И ИДЕТ СПАТЬ) — ПИШУ НАБЕЛО:

Пробившись (с боем!..) в страду чинар
(В строфу!.. — подумаешь, витязь…),
Я спал и видел, что лучшего
Мне — не ниспослано видеть.
Закат ревнивый в окне пылал,
Меняя свет на ужимки…
Я
вдруг очнулся. И не было
Ни стволика, ни вершинки…

Тенью мазнув по стене,
            со света, —
Убедиться: тень взаперти.
И
    не делать из этого
                        («с этого»)
Ничего. И, коль смог —
                                    уйти.
И — идти,
                    зарываясь в горнии,
Рухнув —
            ниже, чем смел упасть!..
И
           очнуться
                    в собственном городе,
Где
        бесспорная часть
Твоего — лишь тень… Валидольчика
Надкусить (водки нет? — сойдёт).
И
        проспектов не знать,
                                ни почерка,
Что строку проложит, где точечка
Ляжет верно (читаем: точно)
                                                там,
Где
        всё совпадёт.

ОТПРАВИЛСЯ В ЦАРСКОЕ СЕЛО НАВЕСТИТЬ ДОЧЬ, И, НЕ ЗАСТАВ ЕЕ, СИЖУ НА ПЕНЬКЕ БЛИЗ ЕЕ ДОМА (СКАМЕЕЧКИ ПЛОТНО УСИЖЕНЫ ПЕНСИОНЕРКАМИ), — ПРОСТО, ЖДУ.

Пусть этот таксист, подбросив меня, меня бросил здесь, —
Спасибо ему! Хоть не кинул. Подкинул, даже…
А мне не спасибо. Поскольку — буду сидеть
В трехмерном этом (какой уж ни есть…) пейзаже.
Поскольку
травы пожухли, и скоро снег.
А там — по новой (хотя, с годами — всё боле нервно).
Поскольку я — какой ни есть! — человек.
Что здесь — опустим: больно, опять,
трехмерно.
«Сидеть» — несчастное слово!.. Но я готов.
Да и почему бы — нет?.. Лишний штрих пейзажу...
И тихая кошка, сбежав от буйных котов,
Прильнула ко мне и смотрит.
Я ее глажу.

Тает свет, но луч его —
Знай, бежит истления.
Дар последний (лучший дар!..) —
В прах, изжить всё временное,

Чтоб — не стало прошлого
(Враз — все любы поровну)!..
Да-с: искалось большего.
Ан, — шепнулось: «Полно вам»?

Чтоб тоска о будущем
(Где и смерть — не столь, «сюжет»!..)
Обернулась будничным
И исчезла — тотчас же, —

Вон, и та, из космоса,
Проискрила: «Хватит».
Тангенсы, близ косинусов,
Полегли на катет;

Чтоб версталось «Боже мой!»
С рёвом труб фальшивящих...
Чтоб — лишь тени дожили,
Чтоб решать, кто жив еще.

Ну, — есть!.. Ну, — было!.. Да, кашлянул. При ней!..
При ней!!. При Музе… Она согласилась: «Проза».
А этот, сквозь стенку услышав мой кашель утренний,
Приходит, и: «Нет ли у Вас, Ай-сей-Ваныч, туберкулеза?..»

Так и бытует: чуть счастье — хвостом, беда.
Вот, кстати, уже и рифмы в желтинках проседи…
— Боюсь, — говорю, — что нету. А то бы дал.
Вам — сколько, в принципе?.. Организуем!.. Вам опт — иль розницей?..

Припаду к золотому листку
(здесь бы рифмой: «соску», — столь несдержан я!) —
И промчит
сладкой болью меж скул
Соль нездешняя… робость вещая.

И — умчит!.. (Здесь рифма на «мать»).
Сгинет день — истает и прошлое…
Не к Орфею ж тебя
ревновать?..
С ним сочтемся мы.
По-хорошему.

ПРИПЁРШИСЬ В КОТЕЛЬНУЮ — ПЫТАЮСЬ ЗАНЯТЬ У КОЛЛЕГИ (КОЕЙ И ТАК УЖЕ ЗАДОЛЖАЛ) ХОТЬ СКОЛЬКО-НИБУДЬ, — ОНА ЖЕ ОТВАЛИ-ВАЕТ МНЕ 500 (ДЕСЯТОЧКА, МОЛ, САМОЙ НЕОБХОДИМА: НА ТРАНС-ПОРТ). С ЭТИХ-ТО ПЯТИСОТ — НИЖЕСЛЕДУЮЩИЙ ПЛОД МОЕГО (ПРИЗНАЮ: ПОДОЗРИТЕЛЬНОГО) ВДОХНОВЕНИЯ:

Ты ж видишь: дожил!
Сопли висят!
(Не смог красиво развесить!..)
Плюс: я тебе должен
150?..
Подкинь мне еще. Хоть десять…

ПОДСЛУШАННЫЙ РАЗГОВОР, СВИДЕТЕЛЬСТВУЮЩИЙ О НЕИЗБЫВ-НОМ ЦЕЛОМУДРИИ ЖЕНСКОМ

В чем мне, блин, оправдываться?
Это ты — по бабам, всё!..
Я ж была у мужа
И дала — ему же.

Корни выползли
                    из горних
В край —
            простых, каких-то!.. —
                                            смертных…
Значит, скоро (плач из горла!..)
Правь билет, и — по билету…

Скажем, вот: сбегает дама.
Ни прощанья, ни привета…
Мне не шибко это в драму:
Капулетти ль… Карамбалетта…

Или (вот!..): слетают смыслы.
Мне ж — червонец бы помятый!..
По рублю, хотя б… Ах, — выстрел?..
Я ожидал то… не ожидал — так.

Мне ж бы — чуть!.. Хоть на полу я!
Сон — заведомо, из вещих!
Я всё позже растолкую, —
Ведь не любовь же?.. Оно и легче…

Дай впустить кораблик в сон мой,
Пусть побродит до рассвета…
Пусть утонет… Ты ж ведь — омут? —
Бабье лето, бабье лето…

Стало вдруг страшно.
Я к твоему
                сходил,
А он мне: «По кофейку?», и…
                                    Ну, —
                                        как лучшего друга.
Притом — ни мускулом
                                (я — хорошо следил!..)
«Как жизнь-то?», — спрашиваю.
Он: «Вот, сижу один»…
Я смолк.
Я — мог бы:
                        я, мол, что — не один?!.
Но промолчал я:
                            то — не твоя заслуга.

ПЕРЕД АВАРИЙНЫМ (СО ВСЕВОЗМОЖНЫМИ НАРУШЕНИЯМИ ТБ) РОЗЖИГОМ КОТЛА — К ВООБРАЖАЕМОМУ ВЕЛОСИПЕДУ:

Котёл устал:
Попыхтит — и, как спичка, гаснет.
Начальство
тоже пыхтит: «Оправдай доверие».
Что, мой мустанг?
Айда, хоть ты прогуляйся.
Навести наши прерии…

* * *
Сам вижу:
Край мне! Не сдюжится!
Всевышний!
Дай же мне мужества!

Чем вытрешь
(как?..) эту тушь с лица?!.
Всевышний!
Дай же мне мужества!..

Одна из праха,
А та — лишь знак.
Ноль страха!
Дай мне лишь мужества!..

Сам видишь:
Падают… кружатся…
Забыть их?..
Дай, Боже, мужества…

Звенит душа, как в раю
Было ей тип-топ…
                как любила хор свой…
И как — одно ей влеченье:
                туда, назад…
Но мне б
                тачанку мою
С десяточком,
            на разживу,
                            нехилых хлопцев, —
А там уж мы разберемся:
                            что рай, что — ад…

А ЭТО — ЧАСИКИ ДАМСКИЕ (ПО СЕЗОНУ — БАБЬИ… КОРОЧЕ, ФАКТ — НЕ МОИ). Я НА НИХ СПРОСОНОК ВЫЛУПИЛ ГЛАЗ.

Очнешься в доме не том,
И: что там — с манометром?..
Не может быть!!. Вне реалий!!!
А, —
Всё понял: опять авария…

От споров этих, от злобы дня,
От зорь, — от света до света! —
Очнуться и думать: ох, сколь бы я, —
Как бы любил всё это!..

Если бы… Нет уж: не спорь, молчи.
Будь даже исход твой нескор, но
Дождись, пока этих зорь лучи
Врежутся
тебе в горло.

Приснилось:
Ты попросила —
И выпал снег.
А — чьей то силою?.. —
Мне —
        не в спех
Уточнять позиции!..
Я — выполнил:
Выпал.
Что б
        и где
                не выпало сверх —
Пусть себе снится:
Это ведь —
           ты просила…

Что есть
Молчание?
Доблесть?
Отчаяние?
Пристойно-лживый успех
(в жирный спектр — конфузы)?
Ты ли, печаль моя?..
Вздор!..
Беспощаднее и беспощаднее
Усмешка Музы.

Спросишь
                (ответ ли уже держу?!.):
«Куда
Душа твоя — вот, сейчас! —
                                                на миг!!.—
                                                            улетела?..»
«Ты ж — бабье лето?..» — переспрошу.
Ты, помедлив: «Да». —
«Тогда —
прости за ответ:
                        тут — не бабье дело».

К ЗИМЕ ГРЯДУЩЕЙ (СЛАВНЫЕ УРОКИ ИМОРЖЕВИЗМА )
(«Иморжевизм есть вневременное сущее, абстрактная субстанция, впервые дающая возможность объяснить основополагающие категории бытия, пространства, материи и их связь». — Из «Манифеста иморжевизма», принятого 18 февраля 1975 года в г. Ленинграде иморжевистами В. Моржевиковым, В. Бобрецовым, Н. Козловой и В. Матиевским.)

«Нет, невмочь уже пересилить себя! Пора положить конец всему: пропадай, душа, пойду, утоплюсь в про-луби, и поминай, как звали!»
Н.В.Гоголь

Ну, сумасшедшая! Ну, — «кр-ровавая»! Явно, муть!
(Вроде, я «бешеная» пропустил?.. Серебро ж ведь
                                                                                века!..)
Лишь — не ведите!..
                                        Ох, не ведите меня
                                                                        к нему!..
Как не хочу я
                            видеть этого
                                                    человека!..

Зачем мне — здесь! — этот гул, этот звук?..
Гляжу на звезду — не могу уснуть.

Знай, лучики строит с небес она!..
Но: есть еще ведь и бездна?.. А?..

Оставь, не рви поясок!
И причем здесь
            «выдержка»?..
А что, мол, пьян, так и это —
                                        в прошлом снегу.
Ведь я тебя — видишь, как?..
(Правда, видишь:
                            как!?.)
Вот, и не смог.
И — дай нам, Бог!.. —
                                не смогу.

Не сочти за страх!..
Что нам — цвет листа,
Коль и ты, сестра,
Тоже — смертница?..

Это наш пароль,
И не в тему блажь:
За какой горой
Пятистенок — наш?..

Оба сметь лихи
(Даже сверхлегки)!..
Что нам вслед не кинь —
Оба смертники.

Так — не ставь числа!..
Тает твердь, смерцав,
Что изба — чиста!..
Правда, вертится…

На стену глянув, я…
                Здесь рифма «судьбой».
Скажем,
                «проникся судьбой»
(Заодно, «простился», — будь поровну).
Ты ж понимаешь: я б разделся — с любой!..
Ну, не с любой…
Но
        сколь же разные
                                наши тени с тобой!..
Это так здорово…

Тот поздний лист
бренчал, зудел на ветру, —
И, вроде, в лужу залёг…
                                Ну, считай —
напился.
В итоге —
                жизнь,
чей (чисто девичий, как ни странно!..)
                                                                труп
будет
                предельно кротко
ждать
своего принца.

Прости, но это не блажь!
(Дальше — из Блока содрано).
Да: я забыл твой плащ
И даже лицо твое, —

Но запах твоих волос
(По тону — нечто из злаковых) —
Не смог. И вот — в полный рост.
Впусти.
Иль — обрейся наголо.

ОЧНУЛСЯ В КОТЕЛЬНОЙ ОТ ДУРАЦКОГО СНА: Я — НА ПЕРЕДОВОЙ. ДОПРЫГАЛСЯ, ДУРЕНЬ…

Так-то воспрянешь
В полнейший рост,
но —
Позд-
но.
И, всё же —
рванёшь чеку!..
Факт, опоздаешь.
Ну, и реально встанешь,
Попьешь чайку…

Надела скромненькое платье,
Корзину в руки, и — вперед…
И лес, как сорок тысяч братьев,
Тебя простил и уберег

Не —
от всего ль, что нам грозило?..
Борьба обид… победы бед…
Вернулась с полною корзиной:
От братцев любящих — привет.

Снег!
Ну, когда ж он выпадет —
                                        снег?..
Когда утихнет
                    желтая эта
                                            вьюга?..
Дай — снег!..
Чтоб снова
                                начали все
Покойно и вольно
                                        терзать и жалеть друг друга.

НА НЕЖДАННОЕ ПОСЕЩЕНИЕ МОЕЙ КОТЕЛЬНОЙ НЕКОЕЙ ОЧЕНЬ ЮНОЙ ОСОБОЙ

Что же за мотив?
                Увидел, — ахнул
(А теперь, post-factum-то —
                                        и вовсе…)
Что
        за симпатичная деваха
Вдруг влетела, и — сбежала в осень!..

Звали, сколько помню, ее Света
(Мне ж — давно-давным пора завязывать!..)
Волосы
            (хвостом) —
                                ей-Богу, с метр
(Цвет — из тех, что спорят ныне с ветром),
И:
    она искала
                        не меня здесь…

Чуть крест означишь, к порогу сна —
Вдруг, лезут всяческие
голоса.
Не стану их все озвучивать, —
Лишь — так: от случая к случаю.

Прости мне, сестра, коль нем я:
Я сплю. Но —
каждому внемлю.

Ну ж, — задень меня плащом!
Ну, — фатой по ряшке!
Я ведь
здесь пока еще.
Я — твой день вчерашний…

Что-то говорит: гляди, мол, скоро ты…
И того… и это… Ой, гляди!..
Ну-с, и что?.. Ведь мне бродить по городу —
Что по краю пропасти ходить.

На дома глядеть… Иные крашены
В новые тона... Иные — нет.
Что-то говорит, — но я не спрашиваю,
Что там «скоро» выделится мне.

Лучше угадайте-ка: в каком звенит?..
А «по ком звонит» — отвечу враз.
Ярче тех тонов, что в парках осени —
Вряд ли, где отыщет смертный глаз

До поры, что назовут «итоговой»…
Без меня все это!.. Мне — одно, —
Знать: куда ни ткнись — дорога долгая.
Вверх ли, вниз… Камен любил, вино,

Повода не подал к хищной жалости,
Не считал цыплят, не стриг овец, —
Не гонял телят. Жизнь
продолжается,
Но уж лету бабьему — конец.

От этих, что вечно кружатся,
Осталась тихая лужица,
Плюс — нечто, от карнавала.
Нет-нет: всё нормально, мама…

* * *
Сегодня — к исповеди,
А завтра — в стаю?
Глазами ввысь поведи —
Там что блистает?..

Не тот сугроб на пути…
Влезай! — о чем ты?..
Сегодня — к проповеди,
А завтра — к черту.

Вот так, сижу — пишу
                                        в стол
(иначе не смог!..
Высший суд
приобщит, приволчит — учтёт
богинь моих каверзы!)
Ан, вдруг, мгновение шустрое
Как
        объявится!..
В то же мгновенье — стоп!..
Фатальный испуг,
Восторг.
Почти летальный исход…
Был ли стук?
Был, был. За давностью смолк…
А на столе, глядишь —
                                    суп…
Чеснок…
Какие-то яйца…

А ты приходишь, — и: «Помнишь, ты сказал
(может быть, со зла?)
Что не взял
меня бы в разведку?
Подвергнуть риску
боишься?.. Других причин
не нахожу я... Вот, — принесла…»
Расстелив салфетку,
ставишь на край стола
другую полную миску.
А та торчит.

И я (начиная есть):
«Дура лэкс закон,
но закон сэд лэкс.
Ты
пришла босиком,
чтоб не шуметь в коридоре,
но, кроме дроби
шагов твоих,
в босоте —
улика равная равной.
Представь себе: нас послали за “языком”.
Мы его — взяли!..
Но все те —
на хвосте,
и по нас огонь.
И я ранен». —

«Я тебя вынесла бы из-под огня!..» —
«Вот, и прокол
(это я — стакан
с горячим чем-то, с пряным душком
поднося к? рту).
В первый черед
ты обязана вынести
“языка”!
Меня —
в лучшем случае, припорошить снежком.
Ребята позже придут, посмотрят: живой ли, мертвый.

Иначе — нам же обоим, пойми, кранты!..
И дело даже не в том, мое горе…
У нас — задача
взять “языка”!...»
На что, с коварным смешком —
ты:
«А если ранят меня? Ты меня — снежком?..» —
И я, представив себе такое,
едва не плачу.

Но я — мужчина!... И, по-мужски, я ей говорю:
«Мужчина я!.. И, случись такое с тобою,
я… — да, всё вкусно было, благодарю!.. —
тащил бы обоих.

Тебя — так даже (уж извини!) силком!..
То есть, в том смысле,
что… нет, нет: нисколечко, не горчит!..»
И ты уходишь,
как пришла,
босиком,
унося все-все свои миски.
Но миска торчит.

Урну с водой уронив,
Дева — шандарах ее о риф!..
Чудо, господа:
Знай, бежит вода!..
Буль-буль-буль, тра-та-та,
да-да-да.
Дева над вечной струей
Век сидит, печальная собой.
В парках и садах
липы шелестят, —
Как я рад, как я рад, как я рад...

О чем я спорил?!.
(Нёс же ведь — сущий бред!..)
Ушла.
            (Была ж! Вне и ближе смыслов!..
                                                            Подать рукою!!.)
Одно я понял:
Счастия — точно, нет.
Несчастье есть.
                    Зато такое!..
                                    Такое…

Когда
                по черному
                            кого-то любить —
Посошок судьбы
Преехиднейшие, однако,
                        рисует знаки!..
Сейчас пошел
                                чего-то купить
(С чем бы водку пить), —
А кошелек забыл.
Вот, и пью без всяких.

Сядь за решето:
Жив бежалый твой, —
Явится. Возможно, и с тортом.
Глядя ни во что,
Я врезаюсь — в шторм, —
Иль, иначе, что мне — в «ничто» том?..

Глядя на тебя
В свете октября
(Ох! — уж ноября!.. Ишь ведь, времечко!),
Вижу кронверк… флаг…
Ну, и долгих благ
Впрок сулю — за так:
За доверьишко.

Где мой шторм, маяк?!.
Сделай, чтобы я,
Доли не скверня,
Стал ей — песнею!..
Девочка моя!..
(стервочка!.. Змея…)
Вдовушка моя
Занебесная.

Н.П. — В ОТВЕТ НА ЕЕ СТИХИ О ТОМ, ЧТО, ДЕ, «МАЛЬЧИК ВЫРОС — И СТАЛ КАПИТАНОМ ГЁЗОМ»:

Выбился в Гёзы
(притом, —
нисколько, не в капитаны!..)
Во Гноры — поздно:
Он Энниоком (не то — маниоком?..)
гнилым отравлен...
Что там, с мола, маячит?..
(Я ж сигналы — забыл!..)
«До свидания, мальчик»?..
Видно, мальчик-то — был…*

ВОСПОМИНАНИЕ О КРАСНОЗНАМЕННОМ СЕВЕРНОМ ФЛОТЕ

Пока ты свеж, казист и юн, —
Чтоб служба медом не казалась
(И — чтоб тем глубже осозн?лась,
Пока ты свеж, казист и юн),
Не откажись пройтись в гальюн
И всё прочистить, что засралось, —
Пока ты свеж, казист и юн, —
Чтоб служба медом не казалась.

Вот, пойми, чего мне хочется
(может, вместе и поймем):
Мне приснилось одиночество,
Одиночество — вдвоем.

Толканулись две горошинки,
Раскололись, и — окрест…
Я очнулся — никогошеньки.
Одиночество, как есть.

И — во что при этом верится?..
(Что ни тронь — везде труха!..)
Под горой стояло деревце,
Приснодевица-ольха, —

Над горою вишня белая
Воздевала кольца рук…
Отряхнулась, — стала спелою.
Можно есть. Вот так-то, друг.

А листва?.. С нее ли спрашивать?!.
Ей иных не надо благ,
Кроме солнца (сердца нашего!..),
Кроме ветра наповал!..

Он пылинки (всем!..) с плеча сдувал!..
До скелетов ободрал.
Хоть листва
была ли счастлива?..
Будет лето, — скажем: «Да».

Что за боль же мне
От ребра души?
То любовь к жене
Невзаправдашней, —

В бездны падающей!..
Значит, подлинной.
Песня — радужнее
За любовь за ее.

Песня подлинная
(Впрочем, подленькая)
О чужой жене…
Я не помню ее.

То есть, помню — её!..
Песню ж — дудочки.
С тем и помер бы я:
В пресном льду бы нашли.

Но в сакральных снах
(им же — кровь цена!..),
Откликаясь на
Имя «Родина»,Нечто вспыхивает
Над
бездною:
«Да, любезный мой!..» —
— Да, небесная.

Видимо, правда в том есть,
Что неврастеник я:
Рюмку до рта не донесть
В твой день рождения.

Руку до талии днесь —
Разве, донесть… Не далее.
Не говоря уж (не лезь!..)
Про гениталии.

Как бы не вился Амур —
Страхи беспочвенны.
Ладно ж, — беги к своему,
Скорпиончик ты мой…

Кончено, птица!..
Плавная синь
сочится с небес…
Перебесились, дети, и в ум вошли.
Не загрустится
Ни с тобою, ни без.
Полный ликбез.
Но… все эти улочки…

Где ты?.. Сплошь, бездны в сердце.
Да: навсегда мы врозь.
Прутся стеной все эти
В наш (коль не сбудем!..) хвост.

Милая! Тут, заметь, я
Спятил. Но — дом… семья…
Сбудем!.. Не бойся смерти:
Встретимся.
Брось меня.

Отсей мечты!
Будь в стелечку!
Будь всех — не будь ничей!
Но в сей ночи
Ко всенощной
Довольно двух свечей.

Одну — для тех, кто, выздоровев,
Еще покажет класс,
Другую — тем, кто издали
Ждут. Окликают нас…

А, что насчет юдоли, то —
Ты, что ли, против дня?..
Вот-вот, глядишь, хоть кто-либо
Помянет и тебя.
конец декабря 2001.
_________

Что ж, — бурли, февраль, итожь,
Добирай из смет.
Я откинул штору — дождь.
Не вчера ль был — снег?..

Не припомню: он сегодня —
Лет на сорок, прошлогодний.

Дождь!. Ты тоже ль — с речью тронной?
С лязгом? С визгом, с ветром?..
Брось! — пройдешь, ничем не тронут —
Отойдешь, несвергнут.

Так —не вспомню, чей — прообраз
Вскользь напомнит мне про возраст.

Вдаль же мчись, снежок изранив!
Для весны — уж точно, ранний, —
Как, равн?, и для зимы.
Как, сдается, и все мы

Под звездой своей старинной…
Дождь пройдет: я шторы сдвинул.
Завтра выйду — снова снег.
Так-то ближе и к весне.
февраль 2002.