Дмитрий Григорьев
ГОСПОДИН ВЕТЕР
(Совместное издание "Борей-Арт" и "Публищёрс",
Москва-Спб, 1998, ISBN 5-7187-0231-4)
Предуведомление к бумажному изданию:
Эта книга является поэтической версией романа "Господин Ветер".
Она сделана мной и моими друзьями для моих друзей и не продается, а дарится.
Я хочу поблагодарить издателя-карниплода Джона, творческий центр БОРЕЙ-АРТ,
и поэта Валеру Земских, помогавших превратитиь рукопись в книгу.
Д.Г.
СОБИРАТЕЛИ ГОЛОВОЛОМОК
Я — ветер.
Собиратели головоломок
складывают мою жизнь
рассыпанную как пыль
с крыльев старой бабочки
— Сюда — кленовые листья, —
говорят они,
— сюда — яблочные зерна,
сюда — пепел.
Собиратели головоломок
склоняются надо мной,
они показывают мне дождь
сложенный из миллиона капель,
и я пожимаю их руки
водяные холодные осенние.
Собиратели головоломок
пахнут канабисом и дорогой
они показывают мне девушку в зеленом.
— Но где остальные детали
этой картины? — спрашиваю я,
— сложите хотя бы Солнце
или Луну в темно-синем небе,
для меня, пожалуйста.
А они:
— Мы уже сложили,
мы закончили работу,
мы сложили все головоломки на свете,
и нечего теперь придумывать
и ломать голову,
господин Ветер.
ЛЕТУЧИЕ МЫШИ
Летучие мыши разрезают небо,
черными молниями слетаются к луне,
а днем висят на чердаке вверх ногами,
пряча под крыльями звезды.
У них есть песок смерти,
у них слишком много лунного порошка,
и если попросишь как следует —
время будет в твоих руках.
А пока его пьют мальчики,
а пока его пьют девочки,
что любят друг друга вечером,
на диване со злыми пружинами,
под стропилами, где голубиные
гнезда и песни и пыль
словно млечный путь.
* * *
Все слова что ты слышишь —
только слова пока дышишь,
только выдох и вдох,
лишь иногда — вздох,
все слова что ты скажешь —
просто слова и даже
слово Любовь и Бог —
только выдох и вдох.
* * *
Птицы улетели, они то знают
зимой надо улетать и лишь весной возвращаться...
Думаю и смотрю
на зиму из окна,
словно и не живу в ней,
словно она
нарисована каким-нибудь новым Брейгелем:
люди на остановке, дети на стадионе,
темные талые следы на бледно-голубом фоне,
а в переплетении колей и тропинок —
грузовик зеленый без дверей и колес,
словно лист тополиный
последний,
придавленный снегом,
но если приглядеться
можно увидеть как он едет,
увидеть на его крыше
ворону-голубя-воробья,
и ясно, что птицы не улетали,
просто надо смотреть выше.
СТАРАЯ ФОТОГРАФИЯ
В печали своей словно в лодке под крики ворон,
или в радости как на коне над тенью змеи,
каждый идет со своей стороны домой,
и я тоже из их семьи.
Хрустят под ногами ветки, хлюпает вода,
листья рисуют тени на каждом лице,
у моего пра-пра-дедушки серебряная борода,
он ждет на большом и пустом крыльце
дома с колоннами, где двери в рай,
куда возвращаются те, что ушли
в печали своей словно в лодке на самый край,
в радости как в дорожной пыли...
ЛЕТО
И я, именуемый выписчик и переписчик,
а также собиратель цветов зверобоя,
или смотритель холмов, облаков и деревьев,
или путник охваченный синим огнем переливницы крыльев,
или пересекатель путей муравьиных, полетов пчелиных и прочих,
дегустатор малины, или смятитель луны на озерах и лужах,
или штамповщик следов на коричневой глине дороги
или на черной и влажной земле у ручья,
или слушатель звуков стрекочущих ровно звенящих
пылающих знойных прозрачных и пыльных,
или носитель песка в башмаках и репья на штанинах,
или летнего времени житель —
осколок цветного стекла,
что играет на солнце
радостно и беззаботно.
НА СУНДУКЕ
Сижу на сундуке как на троне,
стучу ногами под песню "Пусть Будет Так",
смотрю — ворона вороне
с провода на провод подает знак.
Они вырезают голос из ветра,
друг другу бросают кар кар кар,
а я на сундуке красного цвета
пыль поднимаю словно пар:
мой поезд едет на край света,
я бессменный его кочегар,
и свисток паровозный трубит:
let it be , let it be, let it be!
* * *
Опустела голова.
На небо высыпали звезды.
СЧАСТЬЕ
Я вез тебе камень с дыркой,
но зачем тебе каменное счастье,
оно теряется в пыли под небом
и в дырку никогда не заходит солнце,
Я нашел в пути полподковы —
в ней, говорят, полсчастья,
но зачем тебе половина —
лучше бросить ее подальше,
в поле усеянное цветами:
клевером четырехлистным,
и ромашками с белыми лепестками,
как ни гадай на которых
всегда получается "любит".
ГОЛЫЕ ЛЕЖАЛИ
Голые лежали
на траве под ногами ветра
в запахе пота и поля,
голые лежали
на жаре,
розовые как цветы
шевелили лепестками
отгоняя шмелей и мошек,
голые лежали
словно небо держали,
словно солнце катали
по синей сковороде,
голые лежали
на земле без времени,
в шепоте травы
справа и слева,
голые потные
вялые блестящие
как большие куколки
из которых вот-вот появится
нечто чудесное
летающее...
БОСХ
Ты всё гонишь телегу
про охотника на пластмассовых уток,
про разбитую бутылку кефира,
про полную сена повозку,
про желтые волосы Бога,
про зеленую тину в глазах,
про людей под колесами и
две руки по краям картины —
на одной рай на другой ад:
хлопнешь в ладоши — птицы летят
зайцы бегут, растет трава,
и когда на ладонях краска,
дорога жизни хорошо видна
и дорога любви прекрасна...
А ты все гонишь телегу
полную желтого сена,
похожего на костер
посреди ночного холста...
СМЕРТЬ АДМИРАЛА
Море прилипает к веслам,
они словно гири в руках гребцов:
адмирала везут умирать
на чужой остров,
где нет деревьев и нет крестов,
где нет золотых индейцев:
только идолы на берегу,
над белой пеной прибоя
в синих тряпочках ветра
надменно стоят и смотрят
как несут адмирала
умирать на землю...
— Чайки, одни лишь чайки, —
говорит корабельный доктор,
— чайки не едят падаль...
— Оставьте меня в покое —
адмирал отвечает,
— выключите море, потушите небо...
И, словно желтый идол,
адмирал один остается:
его кости найдет туземец
заплывший на остров после удачного лова
серебряной рыбы с человеческими зубами...
* * *
Твой дом перестал быть домом на берегу,
его легко перепутать с другими,
твоего соседа вылечили,
ветер не поднимает птиц в его голове,
далеко-далеко отодвинулся берег,
и такие высокие вокруг новостройки,
что небу не дотянуться до твоей двери,
лишь чайки порой опускаются на помойку,
да закат падает на последний этаж,
твой дом перестал быть домом на краю земли,
вымыли окна, и словно пыль смели
землечерпалку в оранжевом море
и корабли.
УМЕРЛА МАМА
Над желтой больницей
небо шелушится,
осыпается цветами
сиреневое небо...
Зима прошла,
а на балконе
еще осталось
мамино варенье...
* * *
Скоро мы переедем, людям свойственно переезжать,
потекут вещи по невидимым рекам,
а руки такие слабые — в них надолго нельзя удержать
ни песчинку, ни облако, ни человека...
* * *
Последние листья дождем прибивает к земле,
и в доме пахнет сырой травой,
проходит декабрь, роняя тень
женщины с запрокинутой головой,
ветви деревьев в моем саду
лезут в небо, цепляются за облака,
за декабрем в полутьме бреду
с тонкой свечой в руках...
Ветер и дождь летят на огонь,
крыльями бьют, нагоняя жуть...
А я словно крышу держу ладонь,
чтоб не смогли задуть...
* * *
Вот и большие черновики в колючках чертополоха,
в крапиве и лебеде,
и маленькие беловики,
в которых белым-бело,
и стройные красновяки, бегущие своей красы,
и кровавые красняки, заходящим солнцем над бездною,
и зеленовяки, расширенные зеляки-зенки,
и зеленяки, конечно же, полные гусениц и травы,
и желтяки, подобные отмели неба,
и фиолетовяки, следы, разбросанные по белому полю,
где летом — колючки чертополоха,
крапива и лебеда...
МОЯ РАБОТА
Я бездельник
и божественное время трачу даром...
Трачу его и трачу, так что порой самому стыдно,
вот возьму завтра и скажу: гости,
я собираюсь работать — уходите из моей жизни...
А какая же у меня работа?
Божественное время тратить даром
больше ничего и не умею...
* * *
Стихов не бывает,
просто ветер по губам пробегает
свободный.
* * *
...Ты будешь бегущей водою, будешь самою изменой,
шелестом будешь будить этот мир поутру,
ты будешь звездой: ты будешь звездой непременно,
когда для тебя в этом поле травинки-лучи соберу
и в небо подброшу, в такое шершавое небо,
что можно подняться и долго летать в облаках,
я знаю дороги сквозь ветви рябины и вербы
тонкие гибкие в мягких как листья руках...
А мы, несомненно с тобою мы очень похожи
на пепел на темных ступенях, где все мои дни,
на этих людей, что толпятся в небесной прихожей,
смотри — ведь мы тоже стоим среди них,
и к нам выйдет ангел с большой громовою трубою,
что сверкает на солнце и золотом бьет по глазам,
и он протрубит, и тогда побежим мы с тобою
по щеке земляной как звезда и большая слеза.
* * *
Пиши: далек Господин Небо...
Пиши: красна Госпожа Боль,
красные паруса поднимает,
красные как огонь...
Еще напиши о страхе —
душной, черной волне,
и о том, что некуда падать,
ежели ты на дне...
А потом о Любви только
о ней на всех языках,
пока не сотрется грифель,
и крылом не станет рука...
СПб, 1997 г.
This page hosted by 
Get your own Free Home Page