Осенью я в очередной раз потерял работу. На мне уже висел долг в пятьсот долларов, а тут еще ноль в перспективе... Долги в том году росли пропорционально курсу зеленых (других денег кредиторы не признавали), и, когда подходил срок, я перезанимал, отдавал и вновь залезал в финансовую кабалу. Графически кабала представала в виде схемы, которую я составил: кредитор – кружочек, заем - стрелочка ко мне, обозначенному крестиком. На первый взгляд - паук в центре паутины, по сути - запутавшаяся муха. А все метания жалкого насекомого заключались в сохранении реноме платежеспособной персоны, которая не хотела мириться с новой реальностью, упорно толкавшей персону в объятия нищеты.
Перед Новым годом на улицах продавали самодельных петухов, чей год, согласно восточному календарю, наступал. Моим подарком жене была керамическая птичка, в свою очередь, подаренная знакомым керамистом Акимовым. И долготерпеливая супруга стала поговаривать о разводе. Она демонстративно отгоревала ноги у батареи, сняв ботинки на рыбьем меху, и по любому поводу с ехидством вспоминала гонорар, полученный той злополучной осенью за публикацию в журнале «Огонек».
Когда рассказ взяли, мне по секрету назвали сумму, какую получу - внушительную, надо сказать, даже с учетом гениальных мероприятий правительства. В момент публикации сумма еще что-то внушала, когда же я получил перевод, инфляция обгрызла мое первое литвознаграждение, как стая пираний - упавшую в Амазонку корову. Я раздал часть долгов, купил жене ботинки (на сапоги уже не хватало) и, как и прежде, остался на бобах.
- Это не гонорар, - говорила жена, с презрением пиная обновку, - Это слезы, которые высохли! Это прошлогодний снег, который давно растаял!
Раньше я не замечал за ней склонности выражаться художественно. Может, нищета способствует? Мои мозги, во всяком случае, буквально закипали, напрягаясь от вопросов: где, каким образом и сколько? Я грузил дыни, я распространял эзотерическую литературу и даже рекламировал в подземном переходе очистители для воды. Однако кружков на схеме не становилось меньше, скорее, прибавлялось, а зима вступала в свои права, вымораживая остатки надежды.
Однажды у метро я услышал, как торговка газетами кричала другой:
- Валька, мне тоже пожрать купи! Только обязательно горячего, а то здесь совсем окоченеешь!
Некто в телогрейке по имени Валька собирала (собирал?) деньги с торговцев, чтобы отправиться в кафе, расположенное через квартал. «Они хотят есть, - думал я, шагая домой, - Заметь: горячего, - а кафе у черта на куличках! Но ведь можно организовать питание прямо на месте!» Идея - великая вещь, и я ускорял шаг, в ту минуту полностью веря в легенду об упавшем на голову Ньютона яблоке.
Оптимальным решением было печь блины: во-первых, дешево в изготовлении, во-вторых, их много влезает в чугунную утятницу. Чугун, как я знал, долго хранит тепло, а если утятницу еще опустить в пуховой мешок (память о грудном возрасте дочери), то час-полтора нужная для желудка температура обеспечена.
В день моего торгового дебюта, когда я уходил, неверующая супруга перекрестила меня в спину. А когда я вернулся (со щитом? нет, правильней будет: с пустой утятницей), в первый раз за последние месяцы бросилась мне на шею.
Прожорливость торговцев удивляла: брали по три, по пять, а кто и по семь блинов, благо, цену я назначал божескую. «Мы количеством возьмем!» - ликовал я, трусцой, дабы не остыло блюдо, обегая клиентуру: газетчики, сигаретчики и коммерческие палатки по Салтыкова-Щедрина. Когда же в ближайшем кафе пересчитывал выручку, то не верил глазам: деньги! С Лукичем и водяными знаками, настоящие, ж и в ы е деньги! Этими мятыми бумажками можно было расплатиться с долгами, прокормить семью; далее контроль над воображением утрачивался, и блазнилась увесистая пачка, капиталец, раз и навсегда решивший бы мои проблемы.
Жена как-то обмолвилась, мол, на Сенной видела шикарные австрийские сапоги. А в моем лексиконе появилось выражение: «Когда я разбогатею». Пока жена крутилась у плиты, я под шкворчанье масла развивал идеи в духе бессмертного гоголевского персонажа: одной утятницы мало, надо минимум три. Опять же, можно сделать подогрев на батарейках, ведь у меня - электротехническое образование. А самое лучшее - завести палатку с плитой и нанять разносчиков, чтобы доставляли продукцию с пылу с жару прямо на рабочие места коммерсантов.
Вскоре пробежки по морозцу довели до простуды и постельного режима. Но и с грелкой на груди я мысленно летел вдоль ларьков, подсчитывая выручку: сегодня тысяча бы вышла, да и завтра, наверное... На самом деле это был чистый убыток, приносивший страдания куда сильнее гриппозных. А тут еще керамист Акимов звонит, как обычно, с жалобой на судьбу.
- Поздравь, мне опять отрубили свет в мастерской! Говорят, тигель пожароопасный, - а в нем всего-то три киловатта! Нет, ты видал таких мудаков?!
Вспомнив похеренное электротехническое образование, я вяло возразил, мол, наша проводка на твой тигель не рассчитана.
- Ты тоже мудак! - сказал Акимов, - А вообще - как дела? Чем зарабатываешь в эпоху инфляции?
«Не одному же ему жаловаться», - подумал я и рассказал о блинах и болезни, так некстати прервавшей мой бизнес.
- Блины, говоришь... А давай я вместо тебя поработаю? Ну, пока болеешь? Блины я, правда, печь не умею - я пирожками буду торговать, с капустой!
Вообще-то Акимов лепил чайники и фигурки из глины, обжигал их в своем «маломощном» тигле, а затем продавал у Катькиного сада. Пик спроса приходился на канун Нового года, когда публика запасалась талисманами - свиньями, обезьянами, в остальное же время дела двигались ни шатко, ни валко. И я, поразмыслив, дал керамисту карт-бланш: пусть подхалтурит, заодно конкурентов на участок не пустит.
Спустя три дня я вытащил себя из постели, замесил тесто, а к обеду уже выскочил на мороз. По радио передали: в городе -18 градусов, что предвещало неплохой спрос и быстрое возвращение домой.
- Блины? - усмехнулся продавец газет, - Не с капустой, случайно?
- С творогом! Горячие, домашние, с пылу - с жару!
- Вкусные, наверное? И питательные?
Ирония была непонятной, а отказ покупать - вовсе загадочным. В парфюмерном ларьке история повторилась, а торговец сигаретами просто послал, мол, вали-ка со своей домашней выпечкой подальше!
Вечером я звонил Акимову - тот жаловался теперь на то, что свет врубили, но счетчик крутится, как бешеный. В голосе, однако, проскальзывали нотки вины.
- Ты чем, гад, накормил моих клиентов?!
- Пирожками, чем же еще... Понимаешь, я все продал, кроме одного. Пришел домой, съел его, а теперь третий день с горшка не слезаю... Может, в моем тигле испарения какие-то задерживаются? Ну, химические?
Опять вставал вопрос: чем зарабатывать на жизнь? И с каких шишей отдавать долги? Я поглядывал на подаренного Акимовым петуха и то и дело порывался разбить неповинную птичку. «Год Петуха, блин... - скакали мысли, - Год блинов и нищеты - когда же он кончится?!»
Тогда-то и возник Довлатов. В магазинах появился первый том собрания сочинений, по неслабой цене, и я завистливо наблюдал, как зажиточный народ в Доме книги заворачивает в митьковский «супер» то, что и я не прочь приобрести. Другое же полушарие воспаленного мозга прикидывало: если здесь дорого, то сколько будет стоить том, скажем, в Москве? «Раза в полтора больше», - отвечал я сам себе. В коммерции, вероятно, лиха беда начало, дальше психика перестраивается, как правило, необратимо. И я рылся в старых записных книжках, ворошил бумаги на антресолях, пробуждая подозрительность жены, а в голове крутилось: Камышанский, Камышанский... В годы моей литучебы человек с такой фамилией продавал книги на Тверском бульваре; я же искал на лотках полного Набокова и, помнилось, брал у Камышанского телефон. И - о, чудо! - нашел-таки обрывок конспекта с блеклыми цифрами!
- Помню, помню... - гудел в трубке басок, - Ты такой здоровый и толстый, да?
- Нет, я худой и в очках.
- Все равно помню... У меня память знаешь, какая? В нашем деле без памяти никак, сам понимаешь.
Идея с первым томом привела Камышанского в восторг, мол, давай, давай, я давно ищу питерского дилера по работе с Довлатовым! «Дилера? - задумался я, -Да хоть горшком назовите!» Книжник просил привезти сразу десять пачек, а главное, без всяких реализаций выплачивал наличные, лишь бы товар был доставлен.
Под такое дело не грех было еще раз залезть в долг. В редакции журнала «Звезда» я закупил книги, а вечером уже тащил их по перрону и спорил с проводником, посчитавшим груз багажом. Пришлось дать взятку в виде книжки - другого ничего не было. На следующий день я вернул потраченное с прибылью, а по возвращении в Петербург с надеждой взялся ожидать звонка из Москвы.
Ожидание вышло недолгим: том улетел со свистом, и Камышанский затребовал еще пятнадцать пачек. На листе появилась очередная заемная стрелочка, а в «Звезду» потребовалось делать две ходки, благо, редакция в шаге от дома. Сталкиваясь со мной в коридоре, соредактор Яков Гордин останавливался и глядел вслед. На его лице отражалась работа мысли: где-то он меня видел... Где? Мы пересекались на писательских тусовках, но я, не дожидаясь вспышки памяти, скрывался за дверью отдела распространения. Имидж серьезного литератора в эпоху инфляции – «фикшн», а все равно обидно, если тебя застукают на торговых делишках. Фет был прижимистым помещиком, Толстой тоже знал толк в хозяйстве, а нас, черт возьми, торговля смущает! Мы, видите ли, труженики пера, лишь от него кормиться желаем! Но, как бы то ни было, перед вывозом тележки я вначале выходил разведать: не торчит ли в коридоре кто-нибудь из литературных знакомых?
Между тем дела шли в гору. Маршрут: редакция, дом, вокзал - сделался привычен, как и поездное купе, где я научился распихивать пачки так, что их совершенно не было видно. А дорога до Москвы уже представлялась не длиннее перрона: дошел до вагона, поспал, а утром одолел остальную часть пути - от вагона до вокзала. Все проводники поезда №13 получили от меня по книжке Довлатова и уже спрашивали второй том. А Камышанский теперь не перегружал книги под лоток, а приглашал домой, на Малую Бронную, куда я подкатывал с шиком, на таксомоторе.
Квартира книжника была завалена разнокалиберной словесностью: от детективов до философов Средневековья. Но самое примечательное, что в большой комнате жил (ей-богу!) петух. Из деревянных брусьев была сколочена вольера, а в ней разгуливали пестренькая курочка и петушок с лихо заломленным набок гребнем.
- Мне деревенские яйца надо есть, - объяснял Камышанский, - Один знахарь посоветовал. А покупать их на рынке - накладно, да и некогда мне.
Яйца, правда, пока не неслись, и вовсе не по вине курочки. Иногда Камышанский отвлекался от коммерческих дел, приближался к вольере и, включив там свет, чего-то ждал.
- По идее, он должен ее оплодотворить. Свет - как сигнал к действию. А он, дурак, отворачивается...
Проходила минута, другая, а сексуальной оргии так и не случалось.
- Странный какой-то петух... - задумчиво говорил Камышанский, - Импотент, наверное.
Однако секс пернатых интересовал его меньше, чем прибыль от книжек Довлатова. Я еще трижды довозил первый том, а на носу был выход второго и третьего.
- Давай, давай, больше вези! - подгонял книжник, - Они у меня как горячие пирожки идут!
Я вздрагивал, вспоминая Акимова, и думал: «Нет, не надо - как пирожки». А когда оглядывался на петуха, покидая пенаты Камышанского, мысли принимали другой оборот: «Мистика... Год Петуха, блинов и Довлатова».
Меня вообще тянуло в мистику, в сюрреализм, так что, имея дело с книгами успешного автора, я иногда размышлял: понравились бы мои рассказы Довлатову или нет? Скорее всего, нет: покойный писатель был скромнее на сей счет, он не одобрял «достоевщину» в любом виде. Но, как известно, к собратьям по перу Довлатов был внимателен и добр, и, отстаивая свою линию, я расценивал эпопею с книгами вполне в мистическом духе. Мол, Довлатов и с того света помогает авторам выжить в растреклятое время, и если я когда-нибудь разбогатею... Да, думалось, если разбогатею и окажусь в Нью-Йорке, то обязательно принесу на могилку цветы - на ту сумму, какую удастся заработать.
Начиная со второго тома я брал книги в издательстве на Измайловском, откуда вез их прямо на вокзал. Думал ли я, что когда-нибудь марксовская абстракция «деньги-товар-деньги» сделается столь весомой и зримой? Нет, конечно, да и некогда было думать: только успевай занимать, возить и рассчитываться с кредиторами.
Камышанский открыл еще один лоток на Суворовском бульваре и теперь кормил меня яичницей. Петуха, наконец, прорвало: он «топтал» курицу при свете и в темноте, со страшной силой (сам был свидетелем), и книжник в телефонных разговорах предупреждал:
- На вокзале не завтракай, валяй сразу ко мне. Эти яйца у меня уже из ушей лезут.
Гипотетический букет с каждой поездкой разрастался, делался неподъемным, а жена уже делала намеки, мол, в комиссионке можно купить недорогую шубу.
- Почему же недорогую? - надменно сказал я, - Можно и дорогую.
Оказалось, я дразнил судьбу.
Моя графическая схема с каждой операцией усложнялась, и я сам уже путался в кредиторах: раньше это были мои близкие знакомые, потом дальние, а сейчас и вовсе пошли знакомые знакомых. Двумя красными стрелками, как направления ударов на маршальском плане, были отмечены возвраты долгов - дважды по сто баксов. Еще несколько победных атак, и можно было бы уничтожить долговую схему; однако человек, как известно, лишь предполагает, а располагает... Непонятно кто, кстати, нами располагает.
Я уже забыл об очередном перезаеме, когда раздался телефонный звонок. Одна из «знакомых знакомых» буквально разрывала трубку, обзывая меня мошенником, прохиндеем и, что совсем уж не соответствовало истине, - фальшивомонетчиком. Почему?! Потому что вы подсунули мне фальшивые сто долларов, да, да, я не дура какая-нибудь, у меня номер купюры записан! Кстати или нет, но в памяти всплыло: «У меня все ходы записаны!» - и дальше сцена бегства Остапа от разъяренных любителей шахмат. Мне, однако, бежать было некуда, и вскоре у меня в квартире тоже стоял ор, а перед моим носом размахивали разорванной пополам сотней.
- Я пошла менять деньги в банк... Неважно какой - приличный банк! А они говорят: мы сейчас милицию вызовем! Ну, я с виду не воровка, сами видите, уговорила их просто разорвать фальшивую купюру; но с вас, извините, я требую отчета! Вы записываете номера банкнот?
- Зачем? - спросил я, услышав в ответ гомерический хохот.
- Нет, он только вчера родился! А если фальшивую подсунут? Сейчас в Ираке знаете, сколько долларов производят? Больше, чем в Вашингтоне!
Мы вместе корпели над схемой, обзванивали близких знакомых, затем дальних, но никто, естественно, не признался в связях с арабскими производителями фальшивок. Пришлось брать вину на себя: лох, номера не записываешь, вот теперь и расхлебывай!
У двери визитерша задержалась.
- А вы, я слышала, Довлатовым торгуете... По какой цене?
- По оптовой, - тоскливо сказал я.
- Тогда продайте мне одну книжку, о кей?
Закупать третий том я шел с надеждой отыграться. В перспективе маячила поставка полного комплекта из трех книг, чему Камышанский предрекал финансовый успех; и вообще, исходя из мистической концепции, Довлатов не даст пропасть! Я спешил и перед светофором прибавил шагу, чтобы успеть под зеленый.
Меня обогнал некто в кожанке и, скакнув на проезжую часть, выронил из кейса небольшой пакет. Сквозь целлофан мелькнула физиономия американского президента (деньги?!), так что первой реакцией было:
- Эй, гражданин...
В этот момент другой неизвестный нагнулся, сунул пакет в карман, а затем цыкнул на меня:
- Тише ты, не базлай!
- Но как же... Надо отдать - вон тому, видишь?
- Да ты что - с Луны свалился? Топаем отсюда быстрей!
Красный свет отсек нас от хозяина денег - кожанка мелькала уже далеко, а неизвестный тянул меня в обратную сторону.
- Ну, даешь... Да у этих кожаных - бабок немеряно, не обеднеет! А нам с тобой на год хватит, а то и больше! Щас зайдем за угол, разделим - и по сторонам, пока он не очухался!
Мой спутник был одет неряшливо, как бомж, и в глазах его стыла вековая ненависть бедных к богатым. Я всегда самонадеянно причислял себя к виртуальному сословию под названием «мидл-класс», но с учетом моих долгов... Пожалуй, мы находились на одной ступеньке социальной лестницы. Собрат по ступеньке продолжал учить жизни, и воображение невольно разыгрывалось: теперь и долг можно отдать (с процентами!), и вообще, быть может, не работать. Не гнуть спину ради денег - мечта любого литератора! Стыд еще боролся с алчностью, но с каждым шагом его голос тускнел, глох, и я соглашался, мол, конечно, еще наворует!
- Вот сюда свернем, а потом в какой-нибудь парадняк...
Когда отошли довольно далеко от людного Измайловского, спутник обернулся и скрипнул зубами:
- Очухался, блин... Ладно, мы ничего не знаем и не видели, понял?
Кожанка приближалась не очень уверенно и вообще не производила впечатления классического «быка» из мафии. Субтильная фигура, и в глазах - не угроза, а, скорее, паника.
- Ребята, вы пакет с деньгами не подбирали?
- Какой еще пакет? - буркнул мой спутник, - Не видали мы никакого пакета.
- Это не мои деньги, мужики... Честное слово, мне за них не знаю, что будет!
Голос дрожал, так что естественный испуг опять уступил место стыду: вот ведь как... Потерпевший не напирал, не лез в карманы - он просил, если можно, вернуть хотя бы доллары.
- Оставьте рубли себе, если хотите, но хотя бы баксы верните! Ну, покажите, у вас доллары есть? Мне же сказали там: двое подобрали и ушли... Ребята, я вас прошу!
- Нет у нас никаких бабок! - гнул свое спутник, - Чего ты к нам вообще прицепился?!
И тут полились слезы - настоящие, потоком; и челюсть прыгала, и всхлипы такие, что хотелось провалиться сквозь землю. Богатые тоже плачут - теперь я убеждался в этом воочию.
- Ну, покажите, есть у вас доллары, а? Меня же бандиты пришибут! Они мне ребра переломают!
Ребра меня добили. Согласитесь: негуманно ломать человеку ребра; и в то же время я стыдился залезть в карман своего «подельника» - надеялся, что тот сам вернет.
- Нет у меня долларов, старик! - честно сказал я, доставая наличность, - Не веришь - посмотри!
Шмыгая носом, потерпевший прошелестел купюрами, затем вернул.
- Нету, верно... А у тебя?
Мой спутник тем временем отступил на шаг, другой, а затем вдруг дал деру.
- Постой!! - отчаянно закричала кожанка, - Я тебя умоляю - остановись!! Они скрылись за углом, а я счел разумным удалиться.
Перед дверью издательства, однако, в душу закралась смутная тревога. Когда я достал деньги, обнаружился странный факт: если сотенные и тысячные были на месте (девяносто процентов бумаги), то пятитысячные (девяносто процентов стоимости) куда-то исчезли. А именно: были виртуозно изъяты под всхлипы и сопли, причем искать бродячих актеров вряд ли имело смысл.
Я никогда не производил впечатление человека имущего, и остается загадкой: как меня вычислили? Плюс психология, плюс расчет на стыд - нет, не говорите мне, что мистики не существует! Вернувшись домой, я залпом выдул полбутылки водки и уселся за схему, где должно было прибавиться синих неприятельских стрелок, что безжалостно громили мою наладившуюся было диспозицию. Надо же, вообразил себя финансовым тузом! Пауком, видите ли, когда ты не более чем ничтожная дрозофилла!
Потом под руку попался довлатовский том. Я с тоской глядел на фото автора, где тот сидит в углу, выставив вперед ботинки, и вдруг... Нечто похожее, наверное, испытал Германн, когда ему выпала пиковая дама. «Что, обогатиться решил? - ехидно подмигивал Довлатов, - Накось, выкуси!»
Вечером я листал другой том – «Звезды и судьбы», оставшийся после новогоднего визита тещи. Про год Петуха там было написано: «Суровый год. Риск, безработица. Деньги не свалятся вам с неба без усилий». Ладно, это хоть немного успокаивало (против судьбы не попрешь), но далее следовало: «Военный парад. Самое время просить себе орден Почетного Легиона». И крыша съезжала со скрипом, когда я, дико хохоча, представлял себя марширующим на параде с книжкой Довлатова в руках и орденом Почетного Легиона - на груди.
В те дни я расширил свои знания о людях, обнаружив, что признание о невозможности отдать долг (заявленное в глаза) порождают на лице кредитора непередаваемую мимическую игру, после чего, как правило, эмоция артикулируется. С двумя знакомыми я разорвал всякие отношения; еще двое перестали здороваться со мной. А жена удивила: в самый кризис перестала вдруг ругаться и попрошайничать, заявив:
- Ладно, будем как-то выбираться из этой задницы. Вместе.
Как и положено книжному воротиле, я тусовался в ДК Крупской, вызнавал конъюнктуру и прикидывал: на чем бы еще заработать? Предлагали «Сто рецептов самогона» без выходных данных, «Практическую черную магию» (с выходными), а однажды во внутреннем дворике меня отозвал в сторону таинственного вида деляга:
- Хочешь моим дилером стать?
Словечко заставило насторожиться - этим самым я уже был. Деляга, оглядевшись, достал из-под полы увесистый том:
- «Майн кампф». Берешься распространять?
- Ты че, дружище... Не опохмелился, что ли?
- Да это единственная позиция, на которой можно серьезные бабки сделать! Улетает - мгновенно!
«Вот она какая, сторона родная... - думалось, - Не Довлатовым единым живет». Иногда я пытался представить, как мой визави существовал бы в той похабщине, что захлестнула его историческую родину от Балтийского до Охотского, но воображение отказывало. Наверное, он вовремя уехал. Да и умер, похоже, вовремя, потому что заокеанская похабщина - не лучше, разве что напомажена и припудрена для солидности.
А еще я испытал удивительное чувство под названием «гори-все-огнем». Бывает такая точка, откуда ниже падать некуда, и становится даже весело, мол, и ладно, и успокойся. Успокоение при этом - нервическое, временами тебе хочется взять в руки спички, канистру с бензином и что-нибудь поджечь (что именно - неважно, в чем вся прелесть).
Тем не менее я закупал трехтомники в последней попытке «вылезти из задницы». Дозвониться до Камышанского не удавалось: трубку брали незнакомые люди, отвечали довольно грубо, и я в отчаянии кинулся в Москву - налегке, без книг.
Лотка на Тверском не было, на Суворовском - тоже. Вернувшись под козырек театра Пушкина, я заметил поодаль закутанную в платок даму, продававшую религиозную литературу. Испепеляемый взглядом сектантки, в чью незамутненную духовность лезет нехристь поганый, я с полчаса, наверное, допытывался о судьбе компаньона.
- А вы точно из Петербурга? Не знаю, не знаю... А покажите паспорт!
Штамп о прописке почему-то убедил; крикнув мороженщице, чтобы та присмотрела за лотком, сектантка повела проходными дворами, мимо свалки мусора - к церквушке, что стояла в строительных лесах. В полумраке, среди лампадок я и обнаружил Камышанского, который торговал свечками.
- Тут такое было... С просроченной лицензии началось; потом плату за место потребовали, потом банку кредит срочно выплати... Даже из дому сбежать пришлось, там сейчас квартиранты живут.
- Крутые наехали? - уточнил я тупо (разницы вообще-то не было).
- А хрен их разберет. Лицензию милиция требовала, а по мозгам бритоголовые давали... Теперь вот в храме божьем спасаюсь. Пока свечки, а потом жития святых дадут продавать - батюшка обещал.
Можно было подыскать другого партнера по бизнесу, но силы вдруг оставили - а гори все...
- Как петух? - спросил я на прощанье.
- Сдох. - мрачно ответил Камышанский, - Перестарался, похоже... Ну, я же говорил, что он странный!
Наступил май. Окруженный пачками книг и морально раздавленный, я без восторга воспринял визит Акимова: «Опять жаловаться будет, а тут и так хоть в петлю...»
- Поздравь, меня выперли из мастерской! Дом на капремонт ставят, мудаки, и всех выселяют! О, да тут у тебя полный Довлатов! Подари один трехтомник!
Вспомнилась зима, пирожки, крах прекрасного начинания...
- «Подари» будет при коммунизме, - злорадно сказал я, - А коммунизма никогда не будет. Эрго... Купи!
Акимов усмехнулся.
- Когда ты узнаешь, какая у меня есть идея... Ты не только подаришь - ты мне вслух читать будешь!
Я уже говорил: нищета ускоряет мозговую деятельность - Акимов, в частности, открыл способ зарабатывать на аквариумных растениях, которые растут в пригородных прудах. Вылавливаем килограмм пять сигаттарий (так выразился керамист), сдаем в зоомагазин и получаем деньги.
- Баш на баш. - хлопал он по плечу. - Когда-то ты мне идею подкинул, теперь я тебе. Поехали завтра? Уже лето на носу, так что заодно откроем купальный сезон.
Что мне было терять? В худшем случае - утонешь, но это уже не пугало.
Поехали в Петергоф, где по данным разведки в прудах росли загадочные сигаттарии. Несмотря на майскую погоду вода была холоднющей, а дно - илистым и противным. Главное же: мы больше часа лазили по «шельфу», как Дуремар с Карабасом, но растения почему-то не попадались.
- Может, она в другом пруду растет? - стуча зубами, спрашивал я, - Сигаттария, мать ее растак...
- Может, в другом... - неуверенно отвечал Акимов, - А может, и в этом. О, кажется, нащупал - теперь собирать будем!
Борода Акимова, который шарил руками под водой, задиралась все выше, на лице отражалась внутренняя борьба, а затем он прохрипел:
- Кажется, меня засасывает...
Я тоже был по колено в вязком и мерзком иле, но тут выскочил из него пулей. Оглядываясь на приятеля, чья борода была уже устремлена к небу, я ломал чахлое деревце, за которое вскоре и схватился Акимов.
Сидя на берегу, он снимал с себя какие-то водоросли, оглядывал их и бормотал:
- Нет, это не сигаттария... Это что-то другое, блин.
От нас, вонявших болотом, в электричке шарахались. Одни лишь контролеры оказались небрезгливыми и, оформляя штраф, довольно долго просидели рядом. Как ни странно, я спокойно расстался с последними деньгами, решив: баста, завтра сдаю Довлатова в магазины по цене издательства.
Потом дела неожиданно наладились. Я получил хорошую работу, раздал долги и, хотя до Нью-Йорка не добрался, в Германию все-таки съездил. Жизнь вообще идет полосами, теперь я понял: Камышанский, например, вернулся домой, завел нового петуха и опять ест деревенские яйца. А бывший керамист разыскал где-то настоящую сигаттарию и, поставляя растения в зоомагазины, тоже благоденствует.
От того времени остался трехтомник Довлатова, разорванная пополам стодолларовая банкнота и ряд воспоминаний, не вызывающих уже прежних эмоций. Сведя в спокойном состоянии «дебет» с «кредитом», я обнаружил, что за вычетом расходов на содержание семейства остался при своих. При своих? По прошествии лет стало ясно: Довлатов подарил мне сюжет, а что может быть ценнее такого подарка? И если я когда-нибудь разбогатею и окажусь в Нью-Йорке... Впрочем, денег на горизонте пока не наблюдается, зато истории преследуют, как эхо той эпопеи.
Не так давно мы с приятелем ходили смотреть шемякинский памятник первостроителям города. Дело было зимой, мы прихватили пару жестянок водки, а когда выставили их на массивную столешницу, обнаружили огорчительную вещь: оказывается, кто-то уже успел отломать чугунный подсвечник!
- Варвары... - пробормотал приятель, распечатывая банку, - Ну? Тем не менее - за искусство?
Вскоре из темноты вышли мужчина и женщина в оранжевых жилетах, какие носят путевые ремонтники. Судя по амплитуде качаний, приняли они не слабо, однако сюда пришли с вполне культурной целью.
- Вишь, Ген, памятник новый, значит... Трезиням всяким, кто Питер строил. Если вот в эту дырку глянуть, то как раз церковь увидишь! Здоровский памятник, да? Его американец один, Колька Шемякин сюда привез!
- Мишка. - поправил я.
- Какой еще Мишка? - насторожилась ремонтница.
- Автор памятника - Михаил Шемякин.
- Михаил, Михуил... А вы-то что за птицы?
Подозрительно нас оглядев, она обернулась к спутнику:
- Думается мне, Ген, памятник эти умники спортили! Точно, точно: они обломали тут все! Доскочи-ка до сорок третьего отделения, сообщи, - а я их пока придержу.
- Справитесь? - поинтересовался приятель.
- Я?! С двумя очкариками?! В шесть секунд!
Когда мы предложили выпить, инцидент был мгновенно исчерпан - у ремонтницы Клавы даже обнаружились два соленых огурца.
Мы пили водку из жестяных банок, на которых было написано: «Аврора». Стоял мороз. Почему-то вспоминался Довлатов.
Санкт-Петербург 1998