Фигура шпиона всегда загадочна, и удивляться этому не приходится. Самое загадочное, однако, состоит в том, что разоблачая время от времени отдельных шпионов, мы так и не приблизились к тайне шпиона вообще. Остается непроясненным главный вопрос: почему шпион шпионит? Конечно, сразу же напрашиваются два ответа: либо он выполняет задание Родины и тогда называется разведчиком, либо получает деньги за свои шпионские услуги и тогда считается изменником или, собственно, шпионом. Правда, есть еще смутные подозрения относительно особой шпионской душонки - разумеется, гнусной, - эти представления воплощены в образе гражданина Гадюкина из книжки Д.Драгунского "Денискины рассказы". Но несимпатичный гражданин Гадюкин остается в детстве вместе с классической шпионской атрибутикой - черными очками, наклеенной бородой и кривым пистолетом, чтобы стрелять из-за угла. Торжествует проза жизни, фигура шпиона утрачивает свой зловещий ореол и мы начинаем думать об агенте спецслужб почти как о водопроводчике: ну, работа у него такая.
Между тем, уже здесь возникает первый парадокс: практически все крупнейшие разведчики нашего столетия были заподозрены или уличены в ведении двойной игры - Синей Рейли, Мата Хари, адмирал Канарис, Парвус, Азеф - список можно продолжать долго. Однако парадокс обостряется и еще одним обстоятельством - наиболее ценные агенты не были завербованы за деньги и даже не были завербованы вообще: они предложили свои услуги добровольно, от всего сердца, или, скажем точнее, из любви к искусству. Даже ограничившись только Советским Союзом мы можем выстроить ряд от "легендарного разведчика" Кима Филби до "предателя и изменника Родины" Пеньковского. Тем самым как будто подтверждаются детские предчувствия, что гражданином Гадюкиным нужно родиться...При некотором размышлении можно придти к выводу, что вовсе не деньги и не интересы Родины служат главным стимулом агентурной работы. Есть нечто и поважнее - сладость самого шпионствования.
2.
Именно эта распробованная сладость, обретаемая тайная власть, начиная с определенного момента становится главной движущей силой шпионской миссии, а агент, достигая зрелости, становится двойным агентом. Шпионаж ради шпионажа отнюдь не является бессмысленным, равно как и интрига ради интриги. Напротив, мы имеем здесь дело с вещами куда более притягательными, чем влечения, относимые к сфере либидо. Как только основной инстинкт насыщается или ослабевает - а физиологический порог насыщения достигается достаточно быстро,- в дело вступает долгоиграющий мотив, который, в сущности, не надоедает никогда: управлять тайными пружинками чужой жизни. По аналогии с мироформирующим принципом Мишеля Фуко - "надзирать и наказывать", мы получаем принцип, управляющий чрезвычайно важной стороной бытия - "скрываться и выслеживать". Еще госпожа де Севинье, хозяйка одного из самых влиятельных французс салоов семнадцатовека, заметила: "голодный насытится быстро, влюбленному потребуется больше времени, честолюбец не насытится никогда, но может на время отложить свое честолюбие. И лишь интриган не может ни насытиться, ни отложить своих занятий хотя бы на один день." Представительница пресыщенной аристократии знала, о чем говорила - ее наблюдение носит характер честного самоотчета. Чтобы убедиться в правоте г-жи де Севинье, достаточно погрузиться на некоторое время в жизнь любой "конторы" (или "офиса") - быстро выяснится, что трудовой коллектив отдает должное интригам. Более того, невидимые миру войны поглощают времени ничуть не меньше, чем "основная деятельность", причем по обе стороны Атлантики дело обстоит примерно одинаково. Каждый сотрудник обязательно рассматривается (по крайней мере, рассматривается) как чей-то человек (агент). Или резидент. Или сам себе шпион.
Мастер интриг и мастер шпионажа оказываются фигурами одного метафизического порядка - разница между ними состоит, главным образом в широте поприща и, пожалуй еще, в итоговой сумме наслаждения. Конечно, спровоцировать на ровном месте войну революцию, переворот или кризис - эти действия сопряжены с гораздо большей инвольтацией наслаждения, чем подсиживание начальника. Но и устроить чей-нибудь флирт, размолвку или какую-нибудь другую замысловатую интригу тоже сладостно - иначе не объяснить, почему такое огромное количество людей оказывается вовлеченным в эти шпионские страсти.
Таким образом, шкала шпионства существенно раздвигается - но и это еще далеко не все. Мы вправе вслед за Хайдеггером рассматривать заброшенность в мир как наиболее общую характеристику человеческого удела. Переход от безмятежного детства к взрослой жизни сопровождается острейшим ощущением своего одиночества, чувством попадания во враждебное окружение, в тыл врага. Когда ребенок обнаруживает, что взрослые лгут (в том числе и самые близкие и самые родные), что ложь не только существует в мире, но и правит им, он начинает понимать, что в этом мире не прожить без шпионских атрибутов - без конспирации, утаивания своей миссии, без "легенды", необходимой для успешного внедрения. Он создает пароли для распознавания своих, явочные квартиры, где можно расслабиться и главное - обретает самосознание шпиона, простейшая формула которого звучит примерно так: пока я затаюсь, сыграю в ваши игры (сделаю карьеру, сделаю вид, что поверил и т.д.), а затем, усыпив бдительность и добравшись до самого верха, нанесу свой сокрушающий удар, чтобы свергнуть ложь и восстановить истину...
Юный шпион склонен к подозрительности - ему кажется, что в любую минуту его могут разоблачить, призвать к ответу, уличить в самозванстве. Презумпция гиперподозрительности определяет многие человеческие отношения как в истории, так и сфере повседневности. Не подозревает заброшенный "в тыл врага" лишь об одном - о том, что мир давным давно готов к массовой заброске шпионов. Именно на этом и держатся наиболее устойчивые социальные связи. Разоблачения самозванцев случаются не так уж часто - ведь главное в том, чтобы продлить стадию законспирированности, всячески удлинить процедуру внедрения.
Тут действует простая логика: для того, чтобы оказаться своим среди чужих, шпиону приходится усердствовать гораздо больше, чем тому, кто уже признан, требуется тщательно устранять малейшие подозрения, желательно вообще не давать к ним ни малейшего повода. В результате многолетнее внедрение агента приносит социуму максимальную пользу. А там глядишь, дело и не дойдет до диверсионной работы - подавляющее большинство шпионов постепенно забывают, для чего они заброшены в мир. Превратность экзистенциального шпионажа по своей причудливости не уступает превратностям профессиональной агентурной работы.
3.
Таким образом, опыт шпионского бытия следует признать всеобщим достоянием. Сразу же становится ясно, почему книжки про шпионов читаются с неизмеримо большим интересом, чем книжки про инженеров или водопроводчиков. Детектив как жанр вызывает в душе специфическое волнение ("suspense", подвешенность), сопоставимое с жанром эротики. Внутренние струнки резонируют в такт предъявляемому соблазну в соответствовании с умелым задейсвованием всеобщего желания "скрываться и выслеживать". Высшая концентрация азарта достигается в стремлении выведать чужую тайну, тем более тщательно скрываемую. И незаметно ускользает от сознания предельно простой вопрос.
А какова, собственно, реальная отдача от плотной сети разведок и контр-разведок, оплетающих мир? Глобальный ответ здесь, по-видимому, невозможен - в силу специфичности предмета мы располагаем весьма фрагментарной информацией, причем достаточно противоречивой. Безусловно, шпионы многое натворили в истории, быть может и саму историю они натворили - в той мере, в какой она состоит из причудливых завитков событийности. Однако использование исторического и политического инструмента, именуемого "шпионом", всегда оставалось двусмысленным - с равной долей вероятности результат мог оказаться (и оказывался) противоположным замыслу. Именно это обстоятельство, куда более важное, чем секретность миссий, приводит к невозможности рациональной реставрации тех моментов прошлого, где задействованы шпионские игры достаточной интенсивности. Все белые пятна истории последнего столетия так или иначе связаны с фигурой провокатора-агента. Его имя обычно известно (хотя и не всегда), а вот принадлежность к той или иной стороне крайне неоднозначна. Азеф, Парвус, Мата Хари и многие другие были явно самостоятельными продавцами специфического товара, еще более специфического, чем воинские навыки наемников-рейнджеров. Этот товар, назовем его шпионская услуга, имеет особое свойство, достойное специального теоретического ислледования. Так, если свойством товара "рабочая сила" является, согласно Марксу, способность создавать прибавочную стоимость, то свойством товара шпионская услуга является неустранимость побочной детонации, непредсказуемой по силе и направлению. При случае побочная детонация может легко привести к гибели и покупателя и продавца. Это странное свойство глобальной диверсионно-подрывной акции и вводит в заблуждение исследователей, привыкших к схемам классического детерминизма. Применительно к истории и политике речь идет о поиске "того, кто в этом заинтересован"; предполагается, что злоумышленник погрел руки, а в случае неудачи замысла был выведен на чистую воду или затаился. Но если причинно-следственная связь проходит через обмен шпионскими услугами, она начисто утрачивает линейный характер, а зачастую - и видимую рациональность. Скажем, убийство эрцгерцога Фердинанда, спровоцировавшее первую мировую войну, разными исследователями связывается с причастностью или немецких или французских спецслужб (есть данные об участии в "шпионском товарообмене" и других разведок). Стало быть, отрицать роль провокаторов в этом грандиозном историческом событии невозможно - но почти столь же невозможно установить и "выигравшую сторону", субъекта, сумевшего извлечь прибыль из инвестиций в самую ошибкоемкую отрасль производства катастроф. Тем более показательно, что число заинтересованных инвесторов в сферу шпионских услуг, не оскудевает.
4.
Образцом превратности шпионских миссий может служить история развязывания второй мировой войны. Здесь переплетение достоверного и вымышленного, сложный контрапункт партий агентурной игры привели к такой степени мистификации и самомистификации участников, что уместно было бы говорить о переходе шпионологического измерения в измерение демонологии.
Немецкая разведка (абвер) подбрасывает Сталину информацию о возникшем заговоре, который готовят видные советские военноначальники. Сталин попадается на удочку и обезглавливает руководство Красной Армии. Убедительно? Увы, только для дилетанта, каковым Сталин в этом вопросе отнюдь не был. Другой вариант - ссылка на данные разведки фабрикуется самим Сталиным, чтобы послужить поводом для расправы над потенциально опасным континигентом. Суть дела в том, что в шпионологическом измерении оба варианта вовсе не противоречат друг друг другу, но ни один из них, ни оба они вместе не годятся на роль исчерпывающей версии. Скорее всего речь идет о последовательных или даже параллельных тактах напряженной агентурной игры, этого гигантского лохотрона для властвующих политиков, где позиции обманщика и обманутого непрерывно меняются местами, сливаясь порой в точку неразличимости.
Как бы там ни было, Сталин прошел школу старых большевиков, а такой предмет как провокация преподавался там на высшем уровне. Даже если Коба и не был напрямую агентом Охранки, он прекрасно понимал всю глубину превратности, возникающей при пользовании шпионскими услугами. Чего стоили методы полковника Зубатова, который при внедрении провокаторов и осведомителей шел на организацию покушений (для вящей убедительности), тем самым подкармливая терроризм...Или попытки властей поддержать РСДРП в противовес эсерам, казавшимся более опасными, попытки, которые в конечном счете привели к взращиванию собственного могильщика...Выпускник школы старых большевиков никак не мог считать такие вещи исключением - да и отношения Ленина с немецким Генштабом нисколько не выходили за пределы нормы, поэтому Ленин и не думал их отрицать в беседах и в переписке с товарищами (другое дело последующая канонизация с собственными законами жанра).
Одну из шпионологических истин очень тонко сформулировал Мюллер, симпатичный герой фильма "Семнадцать мгновений весны": никому нельзя верить, даже себе...мне - можно...Ясно, что и у Сталина не было причин страдать излишним легковерием, но слишком поспешными были бы и противоположные упреки. Когда, скажем, Сталину ставят в вину игнорирование разведданных о дате нападения Германии на Советский Союз, то при этом забывают, что тот же Черчилль получал массу противоречивых донесений о начале немецких военных операций; некоторые из них были преднамеренно правильными, но переданными с той специальной целью, чтобы в следующий раз передать через того же агента сведения преднамеренно ложные. Нетрудно представить себе возникающий здесь веер расходящихся возможностей, но в истории разведок подобные случаи в порядке вещей. Видный американский аналитик Уильям Горовитц (W.Horovitz) насчитал в одной из долгосрочных операций Моссада девять тактов агентурной игры и пришел к выводу, что "хотя эффективность операции в результате оказалась ничтожной, ее можно рассматривать как своеобразный шедевр для знатоков, вроде произведения искусства" (Annual Reports on The History of Modern Intelligence. v.1. N.Y. 1989). Глубина рефлексивного счета, превышающая шесть шагов (диспозиций или "планшетов" в терминологии Владимира Лефевра) выходит не только за пределы человекоразмерности, но и за пределы дискретного смыслоразличения вообще. Тем не менее, игра не прекращается, поскольку срабатывают более мощные позывные - из числа тех, что Жак Бодрийар назвал фатальными стратегиями. Их бледные подобия представлены в виде игровых автоматов, основанных на датчике случайных чисел, однако ясно, что агентурные игры концентрируют в себе гораздо большую степень азарта (и, соответственно, фатальности).
Возвращаясь к игре, в которую были втянуты и Сталин, и Гитлер, и Черчилль, и Рузвельт, мы не должны начинать с произвольной точки траектории обмена обманом. Таким способом можно, конечно, построить остросюжетный документальный детектив, вроде "Ледокола" Виктора Суворова (Резуна). Но ответ на вопрос, собирался ли Сталин перехитрить Гитлера и как именно перехитрить, зависит от длины рассматриваемого участка агентурной игры. Демонтаж оборонительных сооружений в приграничных военных округах и отработка наступательных действий на учениях могли быть не только тревожным знаком для Гитлера, как полагает Суворов, но и убаюкивающим сигналом для Японии, как считают большинство исследователей. А заранее заготовленные плакаты "Родина-мать зовет!" и уже припасенная песня "Вставай, страна огромная!" вообще относятся к набору обычной атрибутики, которой располагают большинство спецслужб на случай конфликта с потенциальным противником.
Шпионологическая машина, запущенная на полную мощность, создает попутную ауру очарованности, ей исподволь поддается и сам Машинист (лохотронщик), факир, заклинающий змей, и сам незаметно начинает раскачиваться в такт собственной мелодии. Дело быть может в том, что Гитлер, некоторым парадоксальным образом оказался простодушнее своих основных контрагентов и сумел первым стряхнуть наваждение. Впрочем, и простодушие никак не доказуемо, сошлемся лишь на знаменитый тезис Гегеля из "Феноменологии духа": "Самый откровенный поступок есть величайшая хитрость, ибо он заставляет другого вывернуть себя наизнанку в своем делании". Стало быть, даже если нам удастся отслеживать агентурную игру с самого начала, мы столкнемся с обрывом рационального участка причинно-следственных связей задолго до того, как оборвется сама цепочка. Такова сквозная шпионология мира.
5.
Сфера промышленного шпионажа, достаточно тесно переплетенная с военной и стратегической разведкой, на сегодняшний день представляет собой наиболее востребованный и высокооплачиваемый рынок шпионских услуг. Тут есть множество затейливых историй (не будем предвосхищать их), в том числе и тяготеющих к уже упомянутому жанру искусства для искусства. Хотелось бы, однако, отметить, что даже общепризнанные удачи при ближайшем рассмотрении оказываются не столь однозначными. Секрет атомной бомбы, добытый советской разведкой и справедливо считающийся ее главным успехом, несомненно оказал влияние на ход гонки вооружений. Но если иметь ввиду конечный результат, результат культивируемой шпиономании как таковой, то для Советского Союза он был далеко не блестящим. Атмосфера гипертрофированной секретности привела к разобщению научных коллективов, затрудненность обмена идеями не позволила сообществу ученых реализовать весь свой потенциал. Мы имеем дело все с той же траекторией превратности, возникающей независимо от места применении сверхделикатного товара.
Сравним два случая, которые могут претендовать на роль классических, каждый в своей сфере. Один казус, опять же из истории Второй мировой войны, описан во многих учебниках социологии. В то время как воюющие стороны тратили колоссальные силы и средства на деятельность своих разведок, специальная группа американских социологов занималась изучением открытых публикаций в немецкой прессе - исследовались заметки о школьных праздниках, церковных приходах, различных общественных мероприятиях, далеких от фронтовых забот. Затем с помощью так называемого контент-анализа делались выводы о перемещениях военных производств и передислокации воинских частей, причем именно выводы социологов оказались самым надежным (и дешевым) источником информации для командования армии США.
Другой случай относится уже непосредственно к области промышленного шпионажа. Фирма "Локхид" пожелала узнать о деталях технической новинки, разрабатываемой конкурентами. Сказано - сделано. Руководство фирмы обратилось к услугам лучших специалистов из соответствующих агентств (то есть закупила товар "шпионская услуга", притом самый качественный),, в лабораториях компании спроектировали и изготовили недостающую технику для слежения, словом к делу подошли серьезно. И результат не заметил сказаться - секреты были выкрадены у конкурентов еще на стадии рабочих чертежей. Правда, обошлось это удовольствие в три раза дороже даже ожидаемого коммерческого эффекта от внедрения новинки...Вообще, в современной ситуации, когда "поиск в памяти" занимает порой больше времени, чем "поиск в мире", когда переизобрести тот или иной элемент know-how зачастую проще, чем искать его в банке данных патентных служб, интенсивность промышленного шпионажа может вызвать особое удивление. Между тем, число агентств, специализирующихся на услугах подобного рода, продолжает расти как грибы после дождя, вдобавок, почти все, уважающие себя компании (во всяком случае, крупные) имеют и собственные подразделения "разведки" и "контрразведки".
Мы, однако, перестанем удивляться, если примем во внимание всю глубину сквозной шпионологии мира, а не только поверхностный уровень позитивистской рациональности. Ведь производство и сохранение тайны является важнейшей, если не сказать исходной процедурой социализации вообще. Любое социальное единство, будь то государство, конфессия, корпорация или фирма, может соизмерять ранг своей прочности с чувством сохранности высшей объединяющей тайны (но, конечно, не с фактической ее сохранностью). И наоборот, ощущение утери или обессмысливания Тайны приводит к всеобщей духовной демобилизации, к полураспаду соответствующего единства.
Пойманный вражеский шпион и непойманный наш разведчик это эффективнейшая профилактика бессознательной солидарности, даже если пресловутый гражданин Гадюкин попался на фотографировании Склада Чугунных Болванок, а доблестный Штирлиц выкрал носовой платок рейхсфюрера. Форма тайны важна сама по себе, безотносительно к ее содержанию, которое может быть и нулевым. Одним из самых проницательных авторов в этом смысле оказался Аркадий Гайдар, написавший сказку "Мальчиш-Кибальчиш". Вот Главный Буржуин требует у мальчиша, чтобы тот выдал ему военную тайну и мы смутно ощущаем, как замирают в ожидании противоборствующие стороны: должно случиться что-то серьезное, быть может решающее. Какой бы ни была тайна сама по себе, но ущерб от ее раскрытия будет явным, очевидным для всех и сразу. Ничего не выходит у Главного Буржуина, но так уж устроен мир, что на всякого мальчиша-Кибальчиша найдется свой мальчиш-Плохиш...Тайна становится известной, однако ущерб от того, что кто-то выдал тайну, уравновешивается тем, что кто-то все таки ее не выдал. Это, пожалуй, и есть основной тезис метафизики шпионажа.