ДО
Ты для меня смертелен, я
дозу не рассчитала, чуть
больше - верная смерть, но
меньше, она же, но
чуть по чуть.
Долго, медленно льется яд,
лень медовая воспоминать,
может чуть еще,
на тебя долго-долго взглянуть, тогда
верная, вымолю, не уйдет.
Или, глаза закрывая, разлить
яд,
для прочих вначале
яд для себя
и все, что останется для
я н е м о г у б е з т е б я ж и т ь,
я без тебя не могу без тебя,
долго, медленно жить без тебя,
это даже чуть медленней,
дольше чуть.
1995
* * *
Пью вино и тебя вспоминаю
в подземелье своих неудач,
в предрассветную оторопь мая
входит, крадучись, добрый палач,
он советует:
"Лучше поплачь,
бойся, если помилуют свыше,
наградят тебя жизнею лишней,
подземельной, как сдувшийся мяч,
пить вино неслучившихся встреч
и надежды отравную речь,
лучше разом, отмаемся в май,
впрочем...есть у меня, занимай
два-три года, вернешься, я знаю,
я ведь сам о тебе вспоминаю".
1996
Вот бантики губ, дующие ду - ра -,
вот некоторые из букв, отставшие от пера, -
присоберу дыру - у - а -,
я негодую, ду, опять получается ду-ра.
Думаю, это ты думаешь обо мне,
шире глаза нельзя открыть, на тебя смотрю,
зрю, невзирая на презрение, вся извне,
по эту сторону поту-стороннего трю -
мо или ма, отбудущего во тьму,
долго закрыть глаза,
вдруг я тебя пойму
и, не дождавшись сна, снова пойду ко дну,
там ли ты ждешь меня? ждешь ли меня одну?
И, пузырьком у губ, гуд
или всхлип взахлеб -
думаю, не дождусь,
дую, не думать чтоб.
1996
Может буду, я была, я бываю,
утром кофе за тобой допиваю,
сны досматриваю, дни доживаю,
я донашиваю нашу любовь,
может быть ее я перелицую,
подлатаю, подсиню, подрубцую,
может, будет не сносить, на другую,
это точно, не сменять, если шов
самоучкой нанесен, неумехой,
наживушку, на прорехе прореха,
может в погреб спрятать или под стреху
пляс без музыки и песню без слов,
может может может может ты можешь
взвесить, легкою найти, подытожить,
не найти зачем, на нолик помножить
все четырнадцать не лет, но годов:
поотдельности, поврозь, водиночку,
друг на друга не пришлись те годочки,
чередою шли, то в столбик, то в строчку,
такова была,
и ты - был таков,
все, что я теперь могу -
может каждый:
необъятное объять,
в реку дважды заходя,
летать,
родившись однажды ползать,
даже полюбить тебя вновь.
1999
Когда я вхожу в этот город
со стороны моря -
базары богаты рыбой,
плечи девушек в позолоте,
со стороны неба
вхожу в этот город -
на ладони мальчика льдинка,
солеными бельмами рыбы
жадно касаются влаги.
1989
* * *
Ночь вырастает из земли,
бижутерией звездной полны небеса,
серьги примерь, Юдифь.
На руки опрокинь
небо твое, Саломея.
День принесен земле,
звезды у ног твоих,
солнце в твоих руках.
Все бы тебе плясать.
1989
* * *
"К зеркалу не прикасайся,
зане пальцы онемеют,
мысли рано почернеют,
косы дрогнут паутинкой", -
напевала мне навстречу,
говорила мне Медея,
врачевала, амальгамой
взгляд преступный серебрила.
1996
* * *
В этом мутном отраженье
не ищи себя, голубка,
зеркало сочится ядом,
дышит местию и злобой.
О себе воспоминанье
удержи в глазах закрытых,
к зеркалу не прикасайся,
зыбкая, полуживая.
1996
* * *
Дареной шали кисти теребя,
сама себе стихи свои читала,
в надежде отыскать какую-то себя,
которая собой еще не стала.
Расправившись с собой -
одна, ни дать - ни взять,
спасалась бегством - и искала - где я?
Медея, не хвались уменьем врачевать,
ни этим ты прославишься, Медея.
Страх убивает страх, что выберешь не ту,
я слышу голос, я иду за нею,
одна из двух переступить черту,
избывно леденея.
1996
* * *
Любуешься весной? - ей от роду дня два,
лишь воды отошли - прорезалась листва,
проклюнулись цветки, прозрели лепестки
жужжа и щебеча у вскрывшейся реки,
где я учусь любить тебя, а не его,
ходить и говорить и думать головой,
проситься на руки и в страхе замирать -
а вдруг не-он-а-ты не сможет удержать,
подкинет, а поймать забудет, так легки
и мысли и слова у вскрывшейся реки,
где плохо поплыву,
где скоро потону,
где мысли не-о-нём влекут меня ко дну.
1995
Я проснулась - тебя больше нет,
надо мною летают стрекозы,
на висках моих розы и слезы,
а в руке у меня пистолет,
не поверишь,
тебя больше нет! -
судия ли приходит внезапно,
хлопотливо ль выходит на запах
исполнитель, червовый валет -
он внушает: тебя больше нет,
он бросает мне взгляд василиска
и суёт долговую расписку -
это в руку, под пятницу, вслед
за стрекозами... только не эт..!
сбудься и забери свои розы,
я стреляю в упор, вытри слезы,
это ты,
но тебя больше нет.
1995
Мои глаза любовь не замечают,
не запечатлевают губ движенье -
я лица помню только на портретах,
в них краски свежесрезанных цветов.
И голоса совсем не различаю -
я помню только - что сказать хотели,
что думали при этом, как жалели
о сказанном и торопили речь.
Слова, от них живущие отдельно
наброски - пахли нитроглицерином,
в невыдавленных тюбиках ссыхались
или срезались лезвием с холста.
Я мою кисти, я халат стираю
и вешаю сушиться на этюдник -
глаза закрою - вижу нашу встречу -
не открываю, чувствую, ты здесь.
1995
Из всех времен, в которых я жила,
ненаступившее владеет безраздельно
моей печалью,
как она светла,
как неизбывна, властна и смертельна!
Я помню только то, что не сбылось
и только тех, кто обо мне ни помнить,
ни вспоминать не может и насквозь
печаль меня пронзает, чтоб восполнить
пробелы притаившихся надежд,
сомнений, ожиданий и предчувствий:
"Отравлено, возьми и перережь,
но возвращайся письменно и устно
в мои объятья, не наступит ночь
и день не будет длиться,
ни пространство, ни время
не сумеют нам помочь.
Но я не выношу непостоянства".
1995
Я примеряю нашу невстречу,
дорогую штуку с чужого плеча,
новую почти,
не скажи - не замечу,
что кем-то брошена,
чьи-то плечи оберегала до нас за час.
Но
короток чуть рукав и тесно
двигаться без выреза на спине,
запах смущает девственницы-невесты,
в складках у пояса много места -
я затяну поясок по мне -
так, неподвижна и бездыханна,
я до тебя, я до "узнаю, - это же я",
предсозданье в камне,
ты не вложил еще жизни пламя,
ты не убил еще смерть мою.
1995
В дому моем сквозной дверной проём
и петли указующим перстом,
косяк, покрытый масляною краской -
неслышный, бездыханный, безучастный,
а дверь была, когда мне было нужно
делить пространство на "сквозняк" и "душно",
на свет и тьму, на радость и беду,
чтоб было слышно, если я уйду,
чтоб было можно, если я вернусь:
одна - закроюсь - Богу помолюсь -
не отрешиться, нет,
забыть на час
как пропадала, как меня ты спас.
Дверная рама в рост
и тишина
мне не дают забыть, что я одна.
1999
* * *
Словами это будет " вот и всё",
мне снилась смерть,
она писала мелом
седым по черной грифельной доске,
я по слогам читала, как умела.
Ну "вот", ну "и", ну "всё", ну "вотывсё",
чему я научилась в школьном гаме?
еще мне снилось, будто ты ушел...
Но это трудно выразить словами.
1999
Здесь много мостов, маяков, моряков,
воды, вдохновения, ветра
но грустный художник Геннадий Ежков
рисует
сухие букеты,
морозных котов, и
не часто, не вдруг,
по памяти Пушкина пишет -
он все не рисует, что не Петербург,
оно ему видится лишним.
В его Петербурге живут трубачи
в своем откровении трубном,
озябшая роза в графине молчит,
застыв во мгновении чудном
и только прошедшее время течет,
стирая и краски, и лица...
согретая в детских ладонях,
вот-вот вспорхнет улетевшая птица.
1999
Бокал бордо и капельку вниманья
я попрошу у вас, моё созданье,
я так начну:
до Aо, до встречи с вами,
я ожиданием жила,
годами ждала:
отца, корабль, ребенка, смерти:
я вас ждала,
поныне жду, поверьте.
Еще бокал и чуточку терпенья
я попрошу у вас, мое творенье,
тогда... взаимно так непринадлежно,
вы изменялись - оставалась прежней,
теперь... останьтесь,
я дарю вам имя,
носите его, будьте им хранимы.
Еще ...не надо, всё-то будет мало,
я до последней ноты доиграла,
теперь не оглянуться бы до срока,
но это после, до того - дорога
в мой дом бездонный и беспотолочный
где долгое потрачено построчно,
где до того, как место опустеет
сын дочери моей долить успеет
бокал вином,
разлуку досвиданьем
и вечер обо мне воспоминаньем.
Пики в небо, готика,
ангелы нанизаны,
жмутся флюгерочками,
ниже, под карнизами,
воздух мелкой сеточкой
отражает к ним
дудочки да веточки,
перышки да сны,
ниже - я прохожая
лужу обхожу,
на большое облако
под ноги гляжу,
мимо, мимо лужицы
пролегла стезя,
там кружатся ангелы,
мне туда нельзя.
1990
* * *
Во всем, что я тебе дарю,
есть привкус блажи и скандала.
Я не хочу, чтоб ты искала
живую рифму к ноябрю.
Здесь нет ни слова для стиха,
любви, надежды, тихой славы.
Ты видишь ангелов во яви,
Мария, крестница моя,
Мария, ангел, с нами Бог,
когда уносит ветер воздух,
когда уносят реки воду,
земля уходит из-под ног.
1990
* * *
Тьма, это время отсутствия
света,
эта граница пульсаций пространства,
свет, эта полость, открытая сверху,
микро и макро в своем резонансе,
если забыться
и стать невесомой,
контуром плеч обозначить созвездье -
все устремится
в зеницу пролома,
если
ничто остается на месте
пересечения солнца системы
с миром сплетения радужных линий,
пересеки это вечное тело
тенью луча золотого над ними,
незавершенная,
в белом наряде,
позолоченная связью порочной,
Аделаида, Агарь, Ариадна,
Анна Мария, продлись этой ночью.
1990
* * *
Этой маленькой
речке, укрытой попоной,
задан ритм умирания,
к слову, о жизни,
мне не нравится жизнь и ее проявленье
обязательно в белом и вечном, минуя
голубое, зеленое и золотое.
Не пугайся, малышка, твое растворенье
в полномутном потоке величества речи -
это только покой акватории зренья,
ты увидишь всё то, что оставило вечность,
и, вобрав в себя соки растений прибрежных,
сохрани неспособность продлиться и помнить
что-то кроме того, чем окажется время
твоих маленьких пут, берегов и затонов.
И когда я коснусь золотою ладонью
твоих век голубых и волос изумрудных -
ты умрешь, ты уснешь,
ты услышишь, как тонко
преломляется свет и течет отовсюду,
ты забудешься всем, что тебя окружало,
было телом и теменью, было волною...
Я не знаю, зачем было этого мало,
я не помню, когда это будет со мною.
1988
* * *
Ах, Марфинька, какая незадача,
чужие, помертвелые слова
смерзаются, мне холодно, я плачу,
заболеваю, выгляжу едва,
классически рифмуется искусство,
косые тени, синяя тетрадь,
и жизнь вошла в окованное русло,
и нет тебя, и поздно умирать.
1988
* * *
Ну когда же я забуду
те родимые края:
недороды, пересуды,
не-до-ра-зу-ме-ни-я,
бестолковые простуды,
долгие лечения.
Узаконенную бедность,
разъедающую ржавь,
и прижившуюся бледность,
вставлезубую картавь,
понапрасность и бесследность
странствия по жизни вплавь.
Непричастность, беспричинность
там когда-то завелась,
там тогда же, так случилось,
я зачем-то родилась
и, с испугу, пристрастилась
раз-вос-по-ми-на-ть-ся всласть:
память высосала, выжгла,
затопила, - всё родна,
в тех краях никто не выжил,
разве только я одна,
вспоминаю - ближе - ближе-
доплыла, коснулась дна.
2000
Во времена завоеваний
я ожидала мир в наследство,
попутчиков бросала слабых,
вернешься цел и невредим,
а по ночам молила: Боже,
сберечь бы душу и ребенка,
который все еще возможен,
он будет Император.
В день,
когда я встретилась с тобою
я ощутила близость смерти,
мир завоеван безраздельно
и куклой брошенной лежит,
непоправимое случилось,
нет времени завоеваний.
Вот перстень твой - моя покорность,
военная моя любовь.
1990
* * *
Ты будешь жить, о смерти вспоминая,
потом умрешь и жизнь вообразишь
сокрытую за облаком Синая,
но не войдешь туда, где ты стоишь,
и каравану злых сиротских песен
тебе не быть слепым поводырем,
тем более ты женщина, прелестен
тебе мираж, ты выберешь по трем
идти из трех возможных направлений,
твой сон, где смерти жизнь
и жизни смерть
единственен,
не подымись с коленей,
не пой, не научи и не ответь.
1989
* * *
Бессонница, воительница, выжди,
не поспеши сомкнуть
над головой моей
ладонь и веер,
небытие мое и сновиденье,
ладонь прозрачную и веер чернокнижный,
двойных ночей автограф беловой,
все перепуталось, воительница, выжди.
Все перепуталось,
за черное на белом
не алый проступает, а рябой
рассвет и зной,
мак боле непригляден опыленью,
сноядием наполненное тело,
сухой рассвет,
бессильный зверобой
и умирает черное на белом.
Не поспеши,
небытие во сне -
двойная смерть,
расплата за двойную
за черную, надсонную, ночную
за жизнь мою,
не поспеши за ней,
бессонница, воительница, муза,
все перепуталось,
чем дальше, тем ясней,
что перепуталось.
1987
Голова моего призрака
разбита вдребезги,
ан царит!
моя голова болит,
травится или тратится,
та, что царит, катится.
Это дракон призрака,
он может быть Катею,
Нюсею или Люсею, -
только всегда в ярости.
Жалуешь государыню -
сжалуйся над пьяненькой,
ты отпусти вольную,
ты удержи ссыльную,
вот оно, причитается,
вот она льется, водочка,
кровушка
и головушка
катится всё, катится,
катится всё круглое.
1988
* * *
Путнику долог день,
ночь его тягостна,
солнце вошло в зенит,
я тебе говорю:
пыль на твоих плечах
дороже моих одежд,
сон твой вмещает смысл
тяжких моих трудов,
все во мне от земли,
мало во мне любви,
за откровение
я заплачу войной.
Солнце катилось ниц,
тенью у ног моих
ты приземляешься,
"переступи - иди",
тех, кому долог день,
освобождает ночь.
А не сумели жить -
смерти не выпросишь.
1989
* * *
Моя печальная родня -
печаль печальнее меня,
она меня печалит,
она читает мне меня,
она меня считает
до сорока и, хороня,
мне многое прощает.
Печаль меня, печаль, тебе
недолго плакать о судьбе
моей, насквозь печальной,
тебе, печаль моя, темно,
а я - закрытое окно,
чужое изначально.
1988
* * *
Я оставила туфли у моря,
я за ними приеду зимою,
чтобы их надевать по весне,
истоптать их за лето и снова
потеряться до лета другого,
возвращаться за ними во сне.
Вот какие капризы у лета,
если я наделяю предметы
невозможностью не повторять,
нанизать на стрелу часовую
пирамидку сторожевую:
отыскаться - найти - потерять -
1988
* * *
Ну посмотри: городской сумасшедший
в куцем пальтишке и шляпе до пят,
в полом пальто и промоленной шляпе,
шляпе, изъеденной молью, и длинном
длинном, допятном, супонном пальто.
Он - первый встреченный мной в это утро,
он городской, привокзальный, курящий,
слева - бегущий, а справа - стоящий,
сверху - орущий, а снизу - немой,
вечно навстречу идущий за мной.
Знаешь, он помнит, чем день завершится
этот и завтрашний, ранняя птица,
скоро твой поезд, каких-то два дня.
Ты доживи нашу жизнь без меня.
1996