Она явно была пьяна - войдя, тут же грузно села, перед этим с шумом водрузив под качающийся, плохо вытертый столик свою сумку, затем обвела сосредоточенным взглядом купе от пола до потолка, как бы соображая, тронулся уже поезд или пока стоит, и лишь затем только, кажется, заметила Павла, подняла на него глаза и улыбнулась, как улыбается работница деревенской почты знакомому механизатору, заглянувшему купить к майским праздникам пяток поздравительных открыток.
- Здравствуйте... - секунду она подбирала слова, - Вы тоже... в Ленинград?..
Павел отложил книжку и спустил на пол ноги.
- Ага... Вид захмелевшей тридцатипятилетней женщины немного веселил его, порождая дразнящее чувство ситуационного превосходства.
- Домой?..
- Ага... А вы?..
- Тоже...
Она откинулась к стенке и вдруг стала серьезной:
- Хоронила знакомого одного... давнего - давнего...
Павел изобразил - было участие на лице и хотел уже сказать что- нибудь подобающее, однако участия не понадобилось вовсе - попутчица вдруг резко отпрянула и, склонившись к столику, произнесла:
- Знаете, что... Вас как зовут?.. я - Маша, можем на ты, да?..
Он кивнул.
- Знаете... знаешь, что, Павлик... Паша, так лучше, да?.. я тебя буду Паша звать, хорошо?.. Паша, Пашенька... Пашенька - голубчик, ха-ха... вот, Паша, давай-ка выпьем... у меня такой день был сегодня... все слезы да слезы одни... поэтому давай, Паша, выпьем...
Мягко, едва заметно поезд тронулся, медленно поплыл мимо стоявших на перроне людей, мимо красных вагонов готовившейся к отправлению на соседнем пути "Стрелы".
- Или, может быть ты не хочешь, а?.. не хочешь - не надо... дело твое... а я хочу... мне просто необходимо даже...
Она встала, опустила на окне пластиковую штору и задернула занавески, оставив в купе только искусственное освещение.
- Мне тут друзья дали с собой всего - всего... вот...
Достала из сумки полиэтиленовый пакет, оттуда, в свою очередь, извлекла три беляша, кусок ватрушки, ломоть салями, большое зеленое яблоко и бесформенный шмат сыра странного, ядовито - желтого, как одуванчик цвета. Последней явилась пол-литровая бутылка водки, початая наполовину, заткнутая многократно сложенным кусочком картона.
- Вот... ешь... ты, наверное, из командировки?.. голодный, ешь...
Она произносила слова с той особой, несколько комичной сосредоточенностью, которая бывает только у захмелевших незлых людей, преимущественно - женщин.
- Ешь пирожки... не хочешь пить - ешь их так просто...
В дверь постучали. Вошел проводник, пожилой, в толстых, уродливой формы очках.
- Добрый вечер, молодые люди. Билетики, пожалуйста, и за постель...
Он присел в углу и принялся донельзя - медленно, скрупулезно рассовывать бумажки в свою пухлую матерчатую кассу; затем взял деньги и столь же медленно отсчитал сдачу.
- Скажите, а нельзя ли стаканчики?..
Проводник не спеша оторвал голову от кассы, и поверх очков взглянул на Павла:
- Чуть позже, молодой человек... я проверю билеты у всех... минут через пять подходите...
Когда он закрыл за собой дверь, Маша издала демонстративный вздох нетерпеливого облегчения:
- Как он долго, а?.. я прямо устала... все равно, как паспорта проверяет, в самом деле...
Взгляд ее случайно наткнулся на книжку, она взяла ее левой рукой, однако открывать не стала, ограничившись разглядыванием обложки:
- "Френсис Скотт Фитцджеральд"... дитек?...нет?.. интересно?..
Павел кивнул утвердительно, она положила книжку на место и больше не вспоминала о ней до конца поездки...
Вагон слегка покачивало, время от времени затяжным скрипом давали о себе знать какие-то детали его конструкции, отбивали часовой перезвон на стрелках колеса где-то внизу.
Павел принес четыре стакана - два чистых и два в массивных серебристых подстаканниках, с чаем. Поставил их, едва не расплескав.
- Чаек принес... хорошо...
Маша вновь придвинулась к столу; непривычно, неуклюже, по-женски взяла бутылку, разлила водку, примерно по трети стакана. Павел про себя усмехнулся, вспомнив, как пару месяцев до того, в таком же точно поезде двое младших сотрудников его фирмы лишились карманной наличности и документов, усыпленные наповал клофилином, подмешанном в водку случайными попутчиками.
- Ну, за знакомство...
- Будем знакомы...
Они выпили залпом. Первый глоток, как обычно бывает, без помех упал куда-то на дно желудка, словно латунный жетон в турникет метро.
- Ешь пирожки, Паша... ешь... - она взглянула куда-то под потолок,- завтра приеду домой, ничего делать не буду - вымоюсь и спать лягу... и так до вечера... а вечером уже буду порядок наводить... Анька когда одна остается - она за два часа все вверх дном ... прямо, бес какой-то...
- Кто такая Анька?..
- Дочка. Вдвоем мы с нею. Еще кошка.
- Большая?
- Кошка - то? - Маша захихикала нетрезвым смешком.
- Нет, дочка конечно...
- Десять уже. Большая...
Она разлила еще по трети стакана. На этот раз не в пример ровнее.
- Давай за них выпьем... за детей... у тебя есть дети, Паша?..
Он мотнул головой.
- Да?.. Странно... Я как тебя увидала - сразу решила, что у тебя полным -полно детей...
- Это почему же?..
- Ну, не знаю, почему... лицо такое...
- Это какое, а?.. Ну, скажи...
- Да откуда я знаю... отстань... вот, допей лучше... у меня там еще целая бутылка где-то, так что можешь не экономить...
Он запил остывающим чаем, надломил кусок беляша:
- А ты чем занимаешься? По жизни?..
- Я? Ну, это...бухгалтер... главный бухгалтер...
- А где?
- Да в конторе одной... строительной... воюю там с директорами...
- Воюешь? Почему?
- Ну... они все фокусничают, фокусничают... борзые такие... а мне - отдуваться...
Настала пауза. Он вдруг почувствовал, как ее колено коснулось его ноги под столом; секундный промельк - отдернет? останется? - в приглушенном водкой мозгу мысль разворачивается медленно - и уже в следующий миг, когда Маша взяла его ладонь в две свои, он знал вполне, что будет дальше. Он встал из-за стола, сделал шаг в сторону и нагнулся к своей спутнице...
................................................................
- Послушай... Паша... нет, подожди... послушай, ты сейчас... будешь эти - эрогенные зоны искать, да?..
Вместо ответа, он впился в ее губы, словно шмель.
- Вы, мужики, ничего не понимаете... никогда... смотри, Пашенька, вот у меня здесь - на внутренней стороне предплечий... я просто умираю, когда... ага, ага, вот так, да... вот так вот... милый... милый, Пашенька...
... Ее маленькое, нескладное тело, бледное какой-то ненатуральной в люминесцентном свете, отливающей густыми синеватыми тенями, бледностью, вызвало у Павла тот же мгновенный укол жалости - и, вслед за этим, уже порожденная этой жалостью, к горлу подкатила всепрошибающаю жажда близости, обладания, отметающая мысли и обстоятельства...
... Когда он с силой сгреб в свои руки ее маленькие, мягкие груди, молочные, с почти что черными короткими сосками - так не похожие на упругие ростры его прежних, молодых, не рожавших и не выкармливавших подружек - он вдруг понял, что каждой клеткой своего существа, смертельно хочет теперь эту некрасивую, нетрезвую и несчастливую женщину, без которой, в одиночку, ему никак не переплыть на другой берег странной, разнесенной на шестьсот километров ночи...
...............................................
...............................................
... Четверть часа спустя, утомленные первой волной близости, они высвободились из объятий друг друга и сели рядом, погрузившись каждый - в свой собственный тягучий флер приятной невнятицы...
- Налей мне еще... там осталось?..
Маша два или три раза, тщетно, стряхнула бутылкой: в стакан лениво сползла пара капель и все.
- Нету больше... - она поставила бутылку назад, обхватила руками колени и прикрыла глаза, - Курить хочу... дай мне, там в сумочке зажигалка...
Павел нахмурился: в таком состоянии она едва ли была способна контролировать собственную сигарету - тем не менее, он протянул ей сумочку, Маша достала зажигалку, и, после ряда нетерпеливых безуспешных попыток, прикурила. Табачный дым, предвестником завтрашней мигрени, мгновенно заполнил пространство купе, вытесняя кислород и путая мысли...
- Ты не куришь?..
- Нет...
- И не курил никогда?.. Почему?..
- Не знаю... Мама не велит...
- Чего?.. Рассказывай, Пашенька... Я знаю, ты анашу куришь, правда?.. да?.. я угадала?.. ты, точно - точно, куришь анашу по-черному... не отпирайся, так-то... не будешь отпираться?.. не будешь...
Он засмеялся.
- Нет, ну пробовал, конечно... когда в институте учился... летом, в Казахстане...
Павел вспомнил вдруг эти далекие, желто-серые ссохшиеся глинистые пространства, уходящую в бесконечную полупустыню, грунтовую дорогу - и то, ни разу не испытанное в последствие, ощущение сухого солнечного тепла, наждаком ласкающего пыльную, спекшуюся кожу.
- Знаешь, мне первый раз дружок мой дал попробовать... Сашка Вапник... давным - давно, мне тогда лет девятнадцать было, наверное... зимой... у нас тогда уже все кончилось с ним... а я все равно его любила тогда... любила- любила, прямо жуть... как в кино, прямо... глупая была, потому что... мы с ним помню до того даже расписаться хотели, а отец мне сказал, чтобы я выбросила это из головы, и что евреев у нас в семье никогда не было и не будет... прямо при Сашке сказал... вот... а потом несколько месяцев проходит, зима, иду я по улице, а вокруг - метель страшная... в лицо дует - аж идти тяжело... смотрю - а навстречу Сашка... ну, мы с ним зашли в подъезд погреться, стоим, молчим... он достает "Беломор", закуривает, и какой-то запах вдруг - не такой... я говорю - дай мне, А Сашка молча так головой качает... я опять ему - дай, не жадничай... ну, он дал, я затянулась несколько раз - и чувствую в голове так все поплыло... "Ой",- говорю, - "Что это у тебя?"- а самой так смешно - смешно... полезла к нему обниматься и все такое - он потом говорил, никак не думал, что меня так развезет... мол, испугался даже...
Поезд слегка покачивало на скорости - приятно, дразняще... Вокруг, невидимая, стояла ночь - Павел осторожно коснулся ноги женщины, медленным движением скользнул ладонью вверх...
- Ты хочешь снова?.. Иди ко мне, да...
.................................................................
Утром их разбудил стук проводника в дверь.
- Молодые люди, вставайте. Приехали, Ленинград...
Поезд уже стоял на перроне. Они наскоро, суматошно, оделись, собрали вещи и выскочили наружу, на солнечный свет. Было немножко стыдно. От недостатка сна и спертого, прокуренного воздуха в вагоне, болела голова. Они вместе спустились в метро и там, на переходе, попрощались немногословно - каждый надеялся, что навсегда.
..................................................................
Несколько лет спустя, теплым ноябрьским днем, интерсити-экспресс нес его со скоростью 120 километров в час из Милана в Ливорно. Пассажиров было мало, сидящий напротив, коренастый лысеющий мужчина в клетчатом пиджаке сосредоточенно углубился в пухлый номер CORRIERE DELLA SERA и уже час, как не подымал головы. Где-то в соседнем купе громко хохотала шальная в это время года, компания двухметровых американских туристов, севших в Болонье. За окнами проскакивали, сменяя друг друга спрыснутые, должно быть, весьма умеренным по их собственным понятиям, зимним солнцем, зелено - бурые тосканские пейзажи, неброские, неяркие, но какие-то пронизывающие своей крестьянской добротностью, как простая, здоровая еда или, лучше, как честное сухое вино, которое можно пить и пить, не думая об опьянении, сколько надо, чтобы утолить жажду. Павел вдруг представил себе невозможную ситуацию - как если бы в купе вдруг вошел кто-либо из оставшихся в России знакомых, мимолетных, прошедшие через его жизнь, что называется, почти под прямым углом, о дальнейшей судьбе которых он не имеет теперь ни малейшего понятия. Он стал вспоминать этих людей, мужчин, женщин - не задумываясь, впрочем, о порядке, в котором на поверхность сознания их выносила услужливая секретарша - память. Вспоминать было приятно, Павел был доволен прожитыми тридцатью четырьмя годами...
Скромный звоночек в коридоре возвестил о появлении буфетчика со своим агрегатом. Павел купил жестянку спрайта, орешков, положил их на свободное сидение рядом с собой и посмотрел на часы. Через двадцать минут должна была быть Флоренция; Павел достал записную книжку и принялся искать телефон живущего в Ливорно приятеля, у которого предполагал остановиться.