Стихотворения Екатерины Полянской
…
Отец мой был похож на волка –
И сед, и зол, и одинок.
Лишь на руке его наколка –
Раскрывший крылья голубок.
Нелепо и довольно криво
Он всё летит из дальних стран,
Где сильный, молодой, красивый,
Мой батя не от водки пьян.
Где мать жива. А я, быть может,
В проекте, или даже – нет.
Где лёгкие тихонько гложет
Дымок болгарских сигарет.
И, напрочь забывая лица,
Сквозь морок, суету и тлен,
Я снова вижу эту птицу,
Летящую средь вздутых вен.
И в зеркале завороженно
Ловлю который раз подряд
Всё тот же странно-напряженный,
Неуловимо-волчий взгляд.
…
Вечер снова кружится в пустых разговорах и ссорах,
А прикроешь глаза – и дневной утомительный бег
Обращается вспять… Но послушай: за окнами – шорох.
Это просто на землю тихонечко падает снег.
Так раздвинем же шторы пошире, и хоть на мгновенье
Отряхнёмся от злой и ненужной словесной трухи.
Посмотри: это снег белизной своего всепрощенья
Укрывает, не глядя, поспешные наши грехи.
…
Когда революция выжрет своих
Детей – романтичных убийц, поэтов,
Идеалистов, и память о них,
Что называется, канет в Лету,
Когда уйдут её пасынки – те,
Которые, выйдя откуда-то с боку,
Ловят рыбку в мутной воде
И поспевают повсюду к сроку,
Когда сравняются нечет и чёт,
И козырь – с краплёною картой любою,
И обыватель вновь обретёт
Счастье быть просто самим собою,
Когда добродетели и грехи,
И неудобовместимые страсти,
В общем раздутые из чепухи,
Станут нам непонятны отчасти,
Когда перебродит в уксус вино,
И нечего будет поджечь глаголом,
Придёт поколение next. И оно
Выберет пепси-колу.
…
Я хочу купить розу.
Хочу купить розу,
Как будто желаю дать шанс
Больному рабу -
Просто шанс умереть на свободе.
Хочу купить розу,
Но каждый раз что-то не так:
Не то, что нет денег,
Не то, чтоб последние деньги,
Но просто есть множество
Необходимых вещей.
Так много вещей.
И снова цветок остаётся
У смуглых лукавых торговцев
За пыльным стеклом.
А я ухожу,
Продвигаясь всё дальше и дальше,
В то время когда,
Я и впрямь на последние деньги
Куплю себе розу.
…
Охлюпкой, стараясь не ёрзать
По слишком костистой спине,
Я в Богом забытую Торзать
Въезжаю на рыжем коне.
Деревня глухая, бухая,
Вблизи бывшей зоны. И тут
Потомки былых вертухаев
Да зэков потомки живут.
В пылище копаются куры,
Глядит из канавы свинья:
Что взять с городской этой дуры?
А дура, понятно же, - я.
А дура трусит за деревню
Туда, где и впрямь до небес
Поднялся торжественно-древний,
Никем не измеренный лес.
Где пахнет сопревшею хвоей,
Где тени баюкают взгляд,
И столько же ровно покоя,
Как десять столетий назад.
Где я ни копейки не значу,
А время, как ствол под пилой,
Сочится горючей, горячей
Прозрачной еловой смолой.
…( из сборн «Бубенцы»)
Распутица, а я ещё в пути.
Распутица – и все пути рас-путны,
Раз – путь, два – путь… Куда бы ни идти –
Всё так же грязно и всё так же трудно.
Ни дома отчего, ни даже кабака,
Где можно всё пропить и всё растратить…
О, русская дорожная тоска –
Распутицы нестиранная скатерть.
…
Он ждал инфаркта после сорока,
Поскольку это, всё же, был бы выход
Оттуда, где его по капле, тихо
Высасывала странная тоска.
Он ждал инфаркта, будучи вполне
Нормальным и, практически, здоровым,
Одетым, сытым, под семейным кровом,
И оттого непонятым вдвойне.
Он ждал инфаркта. Он привык к жене,
К подросшим детям и к своей работе,
К тому, что жизнь отпущена по квоте,
И к беспричинной, ноющей вине.
Он ждал инфаркта, ибо не умел
Уйти в запой, внутри себя разбиться,
Влюбиться страстно, истово молиться,
И дни его крошились, будто мел.
Он ждал инфаркта просто потому,
Что ведь должна у боли быть личина –
Вполне материальная причина,
Понятная и людям, и ему.
Он ждал инфаркта, чтобы разогреть
Вкус к жизни, как холодные консервы,
Поправиться, родным испортив нервы,
И от совсем другого помереть.
…
Здесь заплакать нельзя и нельзя закурить,
Во весь голос не то, что кричать – говорить.
Водка пахнет сивухой, вода – солона,
И на стену в ночи наползает стена.
Утро щелкает плетью, а по вечерам
Кто-то ищет меня в перекрестии рам,
И холодного зеркала пристальный взгляд,
Словно блик на штыке, словно окрик « назад! ».
Этот дом, он как зверя меня обложил,
Коридорами , лестницами закружил.
Я – живая мишень, я на злом сквозняке
Своё робкое сердце держу в кулаке.
…
О чудный, странный кот!
Шарль Бодлер.
Любимец вечности, зеленоглазый кот,
Таинственный божок ушедшего народа,
Ты смотришь сквозь меня, как будто видишь брод
В теченьи времени. Но миг для перехода
Ты выбираешь очень тщательно. И вот
Помедлив, помурчав, о мой потёршись тапок,
Проходишь, не спеша, среди незримых вод
Почти не замочив своих нежнейших лапок.
Когда же сочинять начну я этот стих,
Моей ладони ты коснёшься осторожно,
И капли времени в глазах твоих
Вдруг заискрятся зыбко и тревожно.
…( из сборн «Бубенцы» )
А у неё проточина на лбу
Такая белая, и чёлка – золотая,
Я в поводу веду её в табун,
Под сапогами чавкает густая,
Как тесто, глина. Где-то в стороне
Урчит сердито трактор. И усталость
К её хребтистой старческой спине
Присохла, словно струп. А мне осталось
Уздечку снять, по шее потрепать,
И постоять ещё минуту рядом,
В кармане корку хлеба отыскать
И протянуть ей. И окинуть взглядом
Больные ноги, вислую губу,
И тощих рёбер выпуклые строки,
И белую проточину на лбу,
И под глазами мутные потёки.
И на мгновение увидеть в ней,
В глубинах ускользающе-бездонных
Священное безумие коней,
Разбивших колесницу Фаэтона
ИНВАЛИД
Никто не знает, был ли он в Афгане,
В чужих горах глотал чужую пыль,
А может быть, по пьяни и по дряни
Свалился под шальной автомобиль.
Нет разницы… Так будем здравы, братцы!
Нам некогда. Мы, взглядам скользя,
Шагаем по стране, где зарекаться
Ни от сумы, ни от тюрьмы – нельзя.
...
Боящийся не совершенен в любви
( первое соборное послание Иоанна
Богослова, 4.,18 ).
Плачет рождённый в ещё не осознанном страхе,
Вытолкнут в мир непонятно за что и зачем.
В смертном поту, в остывающей липкой рубахе
Кто-то затих, от последнего ужаса нем.
Посередине – немного тепла и уюта,
Чуть – обретений и столько же ровно – потерь.
И – тот же страх, неизбытый, голодный и лютый,
Рвущий с петель на засовы закрытую дверь.
То, что выходит из праха – становится прахом.
Между двух дат угадай, улови, проживи
Эту попытку преодоления страха -
Жизнь, где боящийся несовершенен в любви.
…
Свет вечерний, играя, дышит
Горьковатой влажностью трав,
Золотыми нитями вышит
Кружевной кленовый рукав.
Одуванчику – только дунь –
Расставаться не жаль с головою,
И беспечный стрелок – июнь –
Комариной звенит тетивою.
…
Куст шиповника дружно шмелями гудит,
И к цветочной серёдке пушистой
Шмель всем тельцем приник, добродушно-сердит,
И обсыпан пыльцой золотистой.
День по листьям стекает, прозрачен и густ,
Будто липовый мёд разогретый.
И гудит, задыхаясь от щедрости, куст,
И пирует на маковке лета.
…
Холодней и задумчивей воды,
Звёзды – ярче и словно крупней,
И вздыхают в ночи огороды
Всё укропней, нежней и влажней.
Это август – хозяин завидный –
Отдыхает, дождями умыт,
И на крепких зубах аппетитно
Малосольный огурчик хрустит.
..
Н. Мазаяну
К возрасту « икс » грубее становится внешность,
Хуже – характер, и явно слабее – здоровье.
Время же чуть ускоряется, и неизбежность
Смотрит из зеркала, строго нахмурив брови.
К возрасту « икс » друзья появляются реже,
Если ж звонят, то конкретно и чётко – по делу.
И оттого, что из тьмы голоса их – всё те же,
Зябко душе, даже если комфортно телу.
Словно бы слышишь невнятно – назойливый лепет:
« Ты так свободен, что уж никого не неволишь … ».
Кто это, кто это шепчет и волосы треплет?
Думаешь – ветер. А это – сквозняк. Всего лишь.
СТРЕКОЗА ( из сборн «Жизни неотбеленная нить»)
По осени я вспоминаю ту
Классическую стрекозу из басни,
И думаю: чем строже, тем напрасней
Мораль извечно судит красоту.
Пропела – ну какая в том беда –
Коротенькое праздничное лето…
Как хорошо! Хоть кто-то в мире этом
Не ведал безысходности труда.
В минуту вдохновения её
Создал Господь из воздуха и света,
И отпустил. И не спросил совета
У скучных и жестоких муравьёв.
...
-Извините, я немного Бетховен
на это ухо.
- Хорошо, что не Ван Гог.
( из разговора )
Я на левое ухо – Бетховен,
А на правое ухо – Ван Гог.
И герр Питер средь разных диковин
Меня б заспиртовал, если б мог.
Но сравнения падают в лузу,
Словно шарики. Так, например,
Я на правое око – Кутузов,
А на левое – явно Гомер.
Я – Маресьев на левую ногу,
Хоть ты смейся, пожалуй, хоть плачь.
А на правую ногу, ей-Богу,
Я - Джон Сильвер, искатель удач.
И без всякого газа и флера
Я скажу, чтоб прошибла вас дрожь:
Я на левую руку – Венера,
А на правую – Нельсон. Так что ж?
Что там уши да очи – взгляни-ка:
Я на самом-то деле, увы -
Просто Самофракийская Ника
В отношеньи своей головы.
…( из сборн «Жизни неотбеленная нить» )
А по такой погоде – только пить,
И о пропавшей жизни тихо плакать,
И бормотать, что под Крещенье слякоть
Лишь только в наказанье может быть.
Мешать в стакане пьяную слезу
С какой-нибудь дешёвой горькой дрянью,
Пить за любовь, прощенье и прощанье,
За каждое бревно в своём глазу
И морщиться. И, наконец, устать
От самого себя – безмерно, страшно…
Сегодняшний день спутать со вчерашним
И с чертовщиной – ангельскую рать.
А утром еле веки разлепить,
Зевая, потащиться на работу,
В автобусе пихнуть локтём кого-то
И злобно буркнуть: «Надо меньше пить!».
…
Пережидая слишком долгий дождь
На остановке энного трамвая,
Поругивая сырость и зевая
Под зябко-металлическую дрожь,
Я вдруг увижу там, где был твой дом
Сквозистую, пустую оболочку,
Как будто бы ремонт поставил точку
На всех, кто обитал когда-то в нём.
И удивлюсь тому, что не течёт
Широкая асфальтовая Лета,
И не замечу то, что сигарета,
Дотлев уже до фильтра, пальцы жжёт.
И если из небытия сойдёшь
Ты, словно бы с незримого помоста,
И спросишь: « Как ты? », я отвечу: «Просто
Пережидаю слишком долгий дождь ».
…
Я, скорее всего, просто-напросто недоустала
Для того, чтобы рухнуть без рифм и без мыслей в кровать –
Что ж, сиди и следи, как полуночи тонкое жало
Слепо шарит в груди и не может до сердца достать.
Как в пугливой тиши, набухая, срываются звуки –
Это просто за стенкой стучит водяной метроном.
Как пульсирует свет ночника от густеющей муки,
Как струится сквозняк, как беснуется снег за окном.
То ли это – пурга, то ли – полузабытые числа
Бьются в тёмную память, как снежные хлопья – в стекло.
Жизнь тяжёлою каплей на кухонном кране зависла,
И не может упасть, притяженью земному на зло.
…
Голубь ходит за голубкой,
Помирает от любви,
Намывает кошка шубку –
Лапки в мышкиной крови.
Снег растаял в чистом поле,
Словно не был никогда.
Ни покоя нет, ни воли –
Вот какая, брат, беда.
И ни срока, и ни прока,
И ни спрячешься нигде –
То ворона, то сорока
Варят кашу на воде.
Где классическая кружка?
Дескать, выпьем – и привет…
Ни подружки, ни старушки,
И спиртного тоже нет.
Мысли бродят неуклюже,
В голове сплошная муть.
Ничего, бывает хуже.
Разберемся как-нибудь.
… ( из сборн « Жизни неотбеленная нить»)
Ветер – безумный дворник,
Беглый, хмельной острожник,
Всех чердаков затворник,
Вечно слепой художник.
Брови нахмурит гневно,
Спрячет смешок лукавый…
Взмахи метлы – налево,
Взмах топора – направо.
Шлёпая мокрой кистью,
Тонко рисуя тушью,
Ветер подхватит листья,
Ветер подхватит души.
И закружит незряче
Улицей, переулком
По-стариковски плача
У подворотни гулкой.
Дуя в свирель напевно,
Лязгая жесть ржавой…
Душу мою – налево,
Душу твою – направо.
… ( из сборн «Жизни неотбеленная нить» )
-Вам кого?
-Я.. не знаю.
Мне – себя, если честно.
-Нет, мы не открываем
Дверь таким неизвестным.
-Погодите, постойте,
Я лишь спутала даты.
Я прошу вас, откройте,
Я жила здесь когда-то.
Я всего на минуту,
Я на миг, на мгновенье,
В гости позвана смутной,
Позабытою тенью,
Не похожа на вора
И на татя ночного…
И звонок до упора
Нажимается снова.
Я прошу, извините,
Я не нищенка, что вы!
Через щёлку взгляните,
Отодвиньте засовы.
Я была здесь несчастной
И счастливой – запоем!..
-Не звоните напрасно –
Всё равно не откроем.
…
К осени, лицом отвердевая,
Начинаю, в общем, понимать,
Что уже не вывезет кривая,
И что я, увы, плохая мать,
Скверная жена, работник средний,
И - один из множества – поэт,
Что давно не хожено к обедне,
И что денег не было и нет.
Что давно пора остепениться:
О семье подумать, о душе,
Подкормить в горсти своей синицу,
Плавно сбавить темп на вираже.
И спокойно прозревать сквозь осень,
Словно бы сквозь чёткую канву,
Самую прекрасную из вёсен,
До которой я не доживу.
…
Вьётся в тамбуре дым, разговоров дорожных отрава
Растворяется в нём и вдыхается странно – легко.
Нет, вы не помешаете мне, мой попутчик лукавый…
Да, конечно, - домой…Далеко, ещё как далеко!..
Отчего я курю? – Не сорваться с крючка у привычки.
Почему я пишу? – Ах, сама я в потёмках бреду:
Не подходят ключи, и ломаются напрочь отмычки,
Выбьешь дверь – и с рассудка сорвёшься на полном ходу.
Растворяется сахар в стакане крепчайшего чая,
Растворяется память в мелькании дней и забот…
Да, скучают и ждут, с нетерпением ждут и встречают.
Да, конечно, - везёт… Очень тряско, и всё же, - везёт.
Мир, конечно же, тесен. А мы, оставаясь чужими,
Распростимся и вряд ли ещё раз увидимся в нём.
Но когда-нибудь я чиркну спичкой и высвечу имя,
И мелькание станций, и тени за мокрым окном.
И покажется мне, что не сказано было так много.
Но насмешливый ветер подхватит крутящийся хлам…
Улыбнитесь, попутчик. Под нами грохочет дорога,
И сжимается время, разрубленное пополам.
…
Сквозь темноту, сквозь тишину,
Над прошлым счастьем и виною
Я робко руки протяну
К любимым, к позабытым мною,
Пред кем пожизненно в долгу.
И, может быть ещё продлиться
К ним памятью живой смогу –
Услышать смех, увидеть лица.
Чтоб каждому сказать « прости »,
И, полные горячей соли,
Глаза, как вёдра понести
На хрупком коромысле боли.
…
Спи, мой ангел. Я тебя люблю.
И да будет сон твой бестревожен.
Я тебя у смерти отмолю,
И у этой страшной жизни тоже.
Спи, мой ангел. Я сожму кулак,
Чтоб тебя – уже навек- запомнить.
И саднящей нежностью наполнить
Ночи сизоватый полумрак.
РОМАНС.
А.Т.
Мой дорогой, мой слишком дорогой,
Когда бы я умела быть другой,
Всем существом привязанною к дому –
Быть может, мы бы жили по другому.
И сердце, позабытое в степи,
Я б отыскала и велела: « Спи! »…
Но вечен скрип тележный средь равнины,
И терпкий привкус горечи полынной,
Не исчезая, дремлет на губах.
И выбелило солнце долгий шлях.
Мой дорогой, мой слишком дорогой,
Когда бы я умела быть другой,
Когда бы я умела быть иною –
Со взором тихим, с гибкою спиною…
Но вот – на отблеск дальнего костра
Я полетела – всем ветрам сестра,
Черпнув из глубины времён однажды
Придонную мучительную жажду
Той воли, что и не было, и нет…
И тесен дом, и узок белый свет.
ТИПАЖ
К успеху безопаснейшие тропы
С младых ногтей привык он выбирать.
Была нужда – начальственные жопы
Мог собственною плотью подтирать.
В свой тонкий ум и пухленькое тело
Он был вполне влюблён. И оттого
Не то, чтоб вовсе ни хрена не делал,
Но с важным видом делал – ничего
Естественнонаучные расуждения на лирическую тему.
(После прочтения книги Андрея Майкова «Искушение жизнью»)
…так что ж любовь, как аскарида
ещё живёт в душе моей…
…но оставив в душе твоей сперму
и короткое слово «пока»…
…я в душу градусник поставил…
А. Майков.
Лирик сочиняет так, как слышит,
Так, как дышит. Выдохнул уже.
Чувствую по запаху – он пишет
О бессмертной, стало быть, душе.
В ней глисты заведены поэтом,
Градусник навеки в ней застрял,
И ещё присутствует при этом
Некий генный биоматерьял.
Что там люди пишут в умных книжках?
Градусники ставятся – куда?
Можно сунуть градусник под мышку,
Можно – в анус. В душу – никогда.
Где же обитает аскарида –
Допрошу печатные листы.
И опять, ну надо же, обида:
В тонких кишках водятся глисты.
Правду я нисколько не нарушу,
Коль скажу, что черви – ерунда.
Без презерватива трахнуть в душу,
Милые мои – вот это – да!
Это – ни хрена себе забава,
Круче извращенческих грехов.
Но спросить и я имею право:
Где ж душа у автора стихов?
У меня не все, быть может, дома –
Над врачебной тайной, не дыша,
Я замру – уж больно мне знакомо
Место, где у автора душа.
…
Я войду, и ты припомнишь разом
Все мои учтённые грехи:
Наизнанку вывернутый разум,
Лошадей, приятелей, стихи.
Безалаберность мою, мою никчёмность,
Неуменье делать по-людски
Ничего – то странную огромность,
То сухие крошки да клочки.
Милый мой, ведь я всё это знаю,
Знаю, может быть, яснее всех,
Плачущее сердце пеленая,
Как младенца, в беззаботный смех.
Ангелы твои, напившись чаю
В образцово-правильном раю,
Колпаком дурацким увенчают
До скончанья дней – башку мою.
Колыбельная в Изборске.
…спит животное паук,
спит растение картошка –
отдохни и ты немножко.
Н. Заболоцкий.
Сон повсюду и везде:
Дремлют аисты в гнезде,
Дремлет в облаке луна,
Крепость в сон погружена.
В башни до краёв налит,
Сон сочится между плит,
Как парное молоко.
И вздыхает глубоко
За окошком сонный клён,
В сизый сумрак погружён.
Спит нужда, забота спит,
Нет ни горя , ни обид.
Только звёздная купель,
Только времени капель,
Только хрупкое « сейчас »-
Вот и всё, что есть у нас.
…
Непрерывно, натужно, упорно
Сквозь рожденье, страданье и смерть
Наших жизней тяжелые зерна
Прорастают в небесную твердь.
А навстречу – легко и неровно
Дышит бабочки трепетный блик,
И полет её радостен, словно
В бесконечность распахнутый миг.
…
А. Ф.
Знаешь, я всё чаще вспоминаю
Иртыша обманчивую синь,
Словно бы в ладонях разминаю
Высохшую терпкую полынь.
Там, где разлетается пугливо
Над кострищем лёгкая зола,
Тоненькие ветви спящей ивы
Я в седую косу заплела.
Низкий берег, и обрыв – напротив,
И сладчайшей из моих растрат
Замирает жизнь на повороте,
Дав мне передышку до утра.
…
Зимний рассвет в окне, выстуженно-огромном,
Не позволяет мне жизнь переждать в укромном
Месте, и, как сверчку, облюбовавши щёлку,
В ночь, в не свою тоску просвиристеть-прощёлкать.
Утренний неуют звонок в пустой квартире,
Шторы – потуже в жгут, двери – пинком пошире.
Холодно и светло, и чересчур просторно,
В тоненькое стекло ветер стучит упорно.
Тоненькое стекло, изморози иголки,
Остро и слишком зло бьётся пульс на осколки.
И, смешав имена, судьбы и крошки хлеба,
Хлещет в провал окна яростный холод неба.
…
…
Когда Фонтанки вспухшая вода
В безмолвии пугающе-несытом,
Как будто часа ждущая беда
Шевелится под вздыбленным копытом,
Когда зовёт на Валтасаров пир,
Меж тёмных берегов мерцая зыбко,
Бесплатная рекламная улыбка,
Прекрасная, как в ту же цену сыр,
Когда в обнимку пляшут свет и тьма,
На бронзовой уздечке удавиться
Тут можно. Или нет – сойти с ума,
И дальше жить. Никто не удивится.
И на мосту, средь скачущих теней,
Где все и вся равны и равно ложны,
Не так уж сложно удержать коней,
И только напоить их – невозможно.
…
Подари мне ещё десять лет,
Десять лет,
Да в степи,
Да в седле
В. Соснора « Обращение ».
Всё спокойней, ровнее и тише
Дышит полдень, и, солнцем прошит,
Сизоватый бурьян Прииртышья
Под копытами сухо шуршит.
А каких я кровей – так ли важно
Раскалённой степной синеве…
Голос резок, а песня – протяжна,
И кузнечик стрекочет в траве.
Ни друзей, ни далёкого дома –
Только стрекот, да шорох, да зной.
Без дорог за черту окоёма
Седока унесёт вороной.
Бросить повод, и руки раскинуть,
И лететь, и лететь в никуда –
Затеряться, без имени сгинуть,
Чтоб – ни эха, и чтоб – ни следа.
Вот я, Господи, - малая точка
На возлюбленной горькой земле,
И дана мне всего лишь отсрочка –
Десять жизней – в степи и в седле.
…
Какой поэту кнут и пряник
Приуготовил новый век?
Примета времени: охранник,
Почти совсем, как человек,
Стоит и напряжённо хмурит,
Должно быть, лицевую часть.
Он мыслит, потому, что курит,
Он олицетворяет власть.
И странно мне, что невредима
Иду я бесконвойно средь
Того особого режима,
В котором смею жить и петь.
…
На кладбище Смоленском очень близко
Могила титулярного советника
Под мраморным надколотым крестом,
И памятник какого-то стахановца
Весь из нелепых ржавых шестерёнок,
Из непонятных крючьев и цепей.
На чёрном камне буквы полустёртые –
Поручик был застрелен на дуэли.
А рядом с пожелтевшей фотокарточки
Парнишка в бескозырке улыбается.
И надпись: «Август. Сорок первый год».
И вот они во всех правах уравнены,
И позабыты, и навеки молоды.
Как будто в бесконечную игру
Играет нами кто-то столь жестокий,
А может быть, напротив, - милосердный…
Ах, только б не подумать – равнодушный.
…
Горький дым, да собачий лай…
Побыстрее коня седлай,
И сквозь жалобный стон ворот
Выводи, садись, и – вперёд.
Мимо свалок и пустырей,
Издыхающих фонарей,
Прогоняя от сердца страх –
На рысях, дружок, на рысях.
Под копытами хрустнет лёд,
Тёмный куст по щеке хлестнёт.
Направляясь вперёд и ввысь,
Ты пониже к луке пригнись.
Мимо стынущих развалюх,
Гаражей, канав, сараюх,
К тем местам, где нет ни души,
Поспеши, дружок, поспеши.
Сквозь крутящийся снежный прах,
Повод стискивая в кулаках,
Откликаясь на зов полей,
Ни о чём, дружок, не жалей.
Ничего у нас больше нет –
Только звёздный колючий свет.
И дорога. И мы на ней –
Просто тени среди теней.
…
Здесь никто никого не жалеет.
За привычною гладкостью фраз
Нелюбовь уголечками тлеет
В глубине этих выцветших глаз.
Здесь никто никому не поможет,
И с пути своего не свернет.
Только цену твою подытожит
Равнодушное щелканье счет.
Здесь чем ты холоднее, тем круче…
Но ведь кто-то шепнул мне: « Живи!
Со своим бесполезным, певучим
И мучительным жаром в крови .»
В нелогичном, непознанном мире,
Где всей жизни на вздох или взмах,
И слеза тяжелее, чем гиря,
На божественно-шатких весах.
…
Он первый раз копытом тронул снег,
И отскочил, дрожа и приседая:
Земля была не чёрная – седая,
И яркий свет, пройдя сквозь бархат век,
Казался алым. Сотни хрупких жал
Пронизывали воздух, и, тревожа,
Покалывали зябнущую кожу…
Он вновь шагнул, всхрапнул, и – побежал.
И глядя на его летящий бег,
На солнечно размётанную гриву,
Я улыбаюсь: « Господи! Счастливый –
Он в жизни первый раз увидел снег.».
…
Пёс пролаял зло и сипло,
И умолк. Ты крепко спишь.
Друг мой, друг мой, полночь сыплет
В закрома сухую тишь.
Возле самого порога
В связке звякнули ключи…
Друг мой, друг мой, ради Бога!
Ради Бога, не молчи!
Потому, что так тревожны
Эти тёмные дома,
Потому, что, знаешь, можно
В тишине сойти с ума.
Словно чёрная корова,
За стеной вздыхает ночь.
Только голос, только слово
Мне б могли ещё помочь.
Ведь в моей безмолвной муке,
Там, где горше дёгтя – мёд,
Кто, скажи мне, на поруки
Душу грешную возьмёт?
…
Сквозь едкий дым дешёвых сигарет,
Сквозь крохотное спичечное пламя
Недолгой памяти ещё глядит мне вслед
Скупыми станционными огнями
Мариенбург. И снова я лечу,
Прижавшись низко к шее лошадиной
Дорожкой парка бесконечно-длинной,
И веточки стегают по плечу.
Из поселковой церкви, с привокзальной
Пустынной улочки, вечерний тихий звон
Плывёт и замирает, будто стон –
Не то призывный стон, не то – прощальный.
И голубь у дороги сиротливо
Воркует всё: « …умру…умру…умру… »,
И треплются нечёсанные гривы
На душу выдувающем ветру.
…
Да никто не дерзнёт сказать, что
Ненавидимы мы Богом! Да не будет!
Повесть временных лет.
Я брела наугад, ошибалась и в кровь расшибалась,
Каждый раз успевая урок предыдущий забыть.
Я пыталась исполнить хотя бы несложную малость:
Не скулить по-собачьи, а так же по-волчьи не выть.
А ещё – не хулить даже самым изящнейшим слогом
Землю, время, судьбу, что даются один только раз,
И не верить, коль скажут, что мы ненавидимы Богом,
И не верить, коль скажут, что Он отвернулся от нас.
...
памяти Д.С.
А жизнь – была. На даче в Озерках
Играли в бадминтон, чаи гоняли.
И смерть, казалось, вовсе отменяли
Улыбка, взмах руки, ракетки взмах.
А жизнь – была. Под выстрелом в упор
Чирикала себе беспечной птичкой.
Ломались копья, спички и привычки,
Летел воланчик за чужой забор.
Водой сбегая с лопасти весла,
Сухим песком сквозь пальцы протекая,
Нелепая, такая и сякая,
Она – была. О Господи, - была!
ЕЛАГИН ОСТРОВ
На ботиночках шнуровка
Высока, остры коньки.
День – что яркая обновка,
И румяная торговка
Прославляет пирожки.
Вензелей переплетенье,
Жаркий пот, скользящий бег…
И – дворцовые ступени,
Львов чугунное терпенье,
В чёрных гривах – белый снег.
Всё расплывчатей и шире
Круг от прожитого дня.
На часах всё ниже гири,
Может быть, и правда – в мире
Нет и не было меня?
Только лёд прозрачно-ломкий,
Только взмахи детских рук,
Ивы у прибрежной кромки,
Звон коньков, да сердца громкий,
Заполошно-частый стук.
...
Под Одессой
В местечке со странным названием
«Каролина Богаз»
Сизый тростник
Весь в завитушках улиток
Сухо шуршит на ветру.
Мелкие розы
И многоэтажный чеснок
Обступили крыльцо
Низенькой мазанки
Окнами прямо на море.
Мальчик хозяйский
Сыплет песок мне в ладонь
Из своей узкой,
Солнечно-смуглой ладошки,
И говорит: « Всё – тебе.
Погляди, сколько много – тебе ».
Струйка песчинок
Течёт и течёт между пальцев.
Мне восемь лет,
И поэтому – вовсе не страшно.
...
От шоферского горького мата
На стоянке маршрутных такси
Странно зябко. Ты в мире покатом
Снисхожденья себе не проси.
Не проси. Я вгляделась в их лица,
И в заплечную тяжкую тьму,
И забыла, как нужно молиться,
И забыла – зачем и кому.
Словно бы совершенно случайно,
Задержавшись на краешке льда,
Чья-то невыносимая тайна
Стала тайной моей – навсегда.
…
На хрупкой открытке
Начала двадцатого века
У белой лошадки
Мохнатые ушки черны.
Лошадок таких
Никогда не бывало на свете.
И штемпель цензуры
Военной. И несколько строк:
«Как хотел бы я
Прискакать к тебе
На этой лошадке
После войны».
Война бесконечна,
Поскольку взорвавшимся штампом
Накрыт адресат,
И письму никогда не дойти.
Его отправитель
Бежит в штыковую атаку
В полях галицийских,
Среди мазовецких болот.
Лошадка такая,
Каких никогда не бывало,
Под призрачный вальс
На пустой карусели кружит.
ВОСПОМИНАНИЕ.
Средь коммунального кошмара
Взрывалось: « Сука!.. Падла!.. Шмара!.. »,
В даму, в чаду, в горелом жире
Метались тени по квартире.
И, набухая, вызревал,
Как чирей на носу – скандал.
Да нет – разминка, перепалка…
Суды знавала коммуналка!
А это так – подрали глотки,
И разошлись. В стопарик водки
Набулькал, охая, сосед.
И в кухне выключили свет.
А у дверей за стенкой тонкой
Стояла я – совсем девчонка,
И понимала: виноваты
Какой-то счётчик, киловатты…
И слушала: сосед зевал,
И жизнь проклятой называл.
С тех пор прошло годов немало –
Нас время быстро разменяло,
И стало прошлое белёсо…
Но вот родимые вопросы
« Что делать? » и « Кто виноват? »
Всё так же яростно звучат.
По трезвости, а то – по пьяни,
В глухой ночи, в похмельной рани…
И я пытаюсь, вспоминаю,
Но память, прошлое сминая,
В ответ мешает всё подряд:
Россия… счётчик… киловатт.
…
Собаки любили Ивана Петровича Павлова.
Собаки любили его. Это странно, быть может, но – факт.
Они обожали пронзительноглазого бога,
Они не рычали и сами вставали в станок,
Пытаясь поймать божественно-краткую ласку.
И он, отрицавший наличие в теле того,
Что, к счастью, нельзя ни увидеть никак, ни потрогать,
Ни зарегестрировать датчиком, то есть – души,
Любил их той самой душой. Всей измученной, жадной
Душою экспериментатора.
…
А во дворе густой туман похож
На волглое бельё с казённой койки.
Из форточки сочится запах стойкий,
И по спине волной проходит дрожь.
Гуляют сквозняки. Мои шаги
Пересекают вектором движенья
Невидимые петли и круги
И гаснут в коридорном средостеньи.
На грани фола – жизнь. В чужой уют,
В трёхмерное пространство неумело
Я год за годом втискиваю тело
И душу, перекрученную в жгут.
И только заоконный мой двойник
Изученно-неведомой природы
Так тих и светел, словно он постиг
Простую геометрию свободы.
...
Когда отпустит боль, я вдруг увижу
Фабричную трубу, кирпич двора,
И буквы на стене – под самой крышей,
Кричащие « Гагарину – ура! ».
И небо, что в прицельном перекрестье
Оконных рам похоже на дыру,
И флигель, где кусок прогнившей жести
Крылом подранка бьётся на ветру.
Отпустит боль, и я ещё услышу,
Быть может, через трещины в стене –
Скрипичная мелодия всё выше
Взбирается по тоненькой струне.
С естественностью веры бестревожной,
С наивностью гармонии простой -
По лестнице крутой и ненадёжной
Над вечно равнодушной пустотой.
...
В этом городе всё вперекрёст, вперехлёст, вперекос.
Загадай на монетку – там решка с обеих сторон.
Всё – мираж, всё – коллаж, ускользающий дым папирос,
Тени ангельских крыльев средь вспугнутой стаи ворон.
Портупеей бумажной крест – накрест слепое окно…
Эй, лихач, погоди!.. Но размашист рысачий разбег.
И за здравие флота в бокалах вскипает вино,
И на саночки с телом замедленно падает снег.
На изломе времён, осыпаясь, меняются дни,
Легче пуха взлетают и рушатся тяжестью плит.
Затемнение снято, и в город вернулись огни.
И пронзённое шпилем, голодное сердце – болит.
…
Апрельский день прочитан между строк.
В облупленной стене несвежей раной
Темнеют кирпичи. И водосток ,
Вообразив себя трубой органной ,
Прокашлялся и загудел . Под ним
На тротуаре – трещинок сплетенье,
И прошлогодний лист, весной гоним,
Плывет в небытие прозрачней тени.
И снова мир течет сквозь решето
Фантазии, сквозь близорукость взгляда,
И мне не выразить словами то,
Что вновь его спасает от распада.
ТУТАНХАМОН.
Вырезан из старого журнала
Образ, а всего вернее след
Образа. Но я тебя узнала –
Что для нас с тобой пять тысяч лет?
Что цари, династии, эпохи?
Просто слишком долгий пёстрый сон
Времени засушенные крохи
Не насытят нас, Тутанхамон,
Никогда.
И оттого так строги
Наши лица. Посох власти сжат
В тонких пальцах. Каменные боги
Память неотступно сторожат.
Всё исчезнет, чтоб вернуться снова
Сквозь немую боль и смертный страх –
Взмах руки, сорвавшееся слово
И улыбка на твоих губах.
ИЗБОРСК.
Над городищем,
Давно превращённым в погост,
Время свернулось
В клубок. Только ветер качает
Гулкую тень
Колокольную.
Дикие мальвы,
Шорох стрекоз,
Желтоватая осыпь камней.
Спящее время
Томительно пахнет полынью,
Камнем, водой…
Здесь, наверное, можно прожить
Долго, пока
Не сольёшь со своей воедино
Память чужую…
Как некий художник - он был
Так очарован,
И целую жизнь рисовал
Старую крепость.
К портрету Чезаре Борджа.
Беззаконный гордец, воитель,
Соблазнитель и отравитель,
Не щадивший ничью обитель,
Всё смешавший – честь и позор.
Руку – на рукоять кинжала:
Вырвать с корнем дурное жало
Клеветы!.. Только правды - мало,
И ведь правда скучна, сеньор.
Как рубины горят кроваво!
Ваша сила и ваше право…
Улыбнитесь, прошу вас, право –
Нынче тоже всё – суета.
Ни урока нам и ни срока,
Страсть огромней и злей порока…
Бесконечно-грустна и жестока
Складка у тонкогубого рта.
Где тот ветер, что перед вами
С древка рвал боевое знамя?
Где враги ваши? Где вы сами?
С кем сразитесь в последний раз?
Ничего мы не знаем, даже,
Отчего наших жизней пряжа
Вся в узлах. Кто узлы развяжет?
Кто простит и помилует нас?
Между гранями тьмы и света
Полководцы, цари, поэты –
Те, кто знать не желал запретов,
Пил до дна, и платил сполна.
Не глядите же так сурово –
Я хочу лишь услышать снова,
Как звенят золотые подковы
Вороного – в ночи – скакуна.
…
Из шалманчика слышится ретро-мотив
О любви, о тумане-дурмане…
Я взяла бы вина, только весь мой актив –
Сигареты да спички в кармане.
Закурю, безвозвратно здоровье губя,
Обгоревшую спичку сломаю,
И меж двух торопливых затяжек себя
На желании странном поймаю:
Пусть не я, но хоть кто-то, грамм двести спросив,
Под мотивчик, что так человечен,
Будет всеми любим, бесконечно-красив,
Обаятелен, весел, беспечен.
… ( из сборн «Жизни неотбеленная нить» )
Силёнок – на копейку, а герой –
Горласт, задирист, прыгает, как мячик…
Парнишке-воробью нельзя иначе,
Особенно весеннею порой.
Чирикает, порхает. Наконец,
У голубя выхватывает лихо
Кусочек сухаря. И воробьиха
В восторге замирает: « Ах, храбрец! ».
А рыжий кот, слегка прижмурив глаз,
От сырости потряхивая лапой,
Вдоль ящиков крадётся тихой сапой
И думает: « Вот я тебя сейчас! ».
МАЛЬСКИЙ ПОГОСТ ( из сборн «Жизни неотбеленная нить»).
Вместе с белою звонницей древней
Церковь спряталась в самом низке
От холмов, от полей, от деревни,
Убежав к обмелевшей реке.
И, быть может, поэтому только
На земле уцелела она –
В груду мусора, в хаос осколков,
В облак пыли не превращена.
Схоронившись под влажною сенью,
Под отчаянным взмахом креста,
Всё, мне кажется, ищет спасенья
Та испуганная красота…
Непривычною нежностью знобкой
Дрогнет сердце, когда пред тобой
Улыбнётся печально и робко
Меж берёз – куполок голубой.
… ( из сборн « Бубенцы» )
Смерть в окно постучится однажды
Лунной ночью иль пасмурным днём,
И к плечу прикоснётся, и скажет:
«Ты довольно грешила. Пойдём.»
И в полёте уже равнодушно
Я взгляну с ледяной высоты,
И увижу, как площади кружат,
И вздымаются к небу мосты.
За лесами потянутся степи,
Замелькают квадраты полей,
Но ничто не кольнёт, не зацепит,
И души не коснётся моей.
Лишь пронзительно и сиротливо
Над какой-нибудь тихой рекой
Свистнет ветер, и старая ива
Покачает корявой рукой.
Камышами поклонится берег,
И подёрнется рябью вода,
И тогда я, пожалуй, поверю,
Что прощаюсь и впрямь – навсегда.
И, быть может, на миг затоскую,
Увидав далеко-далеко
На земле возле стога – гнедую
Со своим золотым стригунком.
И рванусь, и заплачу бесслёзно,
И беспамятству смерти на зло
Понесу к холодеющим звёздам
Вечной боли живое тепло.