Некоторые, почти произвольно выбранные стихи, написанные в те времена, когда я еще называл себя поэтом, а не прозаиком.
 
 

          ***

Когда весь мир. сойдя с ума,
Вертясь подброшенной монетой,
ворвался в сумасшедший март,
На небеса взошла комета.
Взошла сквозь сеть астральных карт,
Затмив размывы млечной каши.
Как хохотал безумец март!
Во весь размах небесной чаши!
Как бил в стошкурый барабан,
Как ликовал, срываясь с крыши
И обдавая луч-пуант
Соленьем подколесной жижи.
Сам господин Великий Пыл
Хватал за бороды упрямых,
Мелькнув сквозь стробоскоп толпы
Худым лицом Прекрасной Дамы.
И всех захлетывал азарт.
Нещадно смешивая ритмы,
Крушил стекло безумец-март.
Комета двигалась к зениту.
                  Март 1991
 

Из "СЕВЕРНЫХ СКАЗОК"

Король был хром.
Возничий пьян.
Гарольд косноязык.
- Прошу добром!
Она моя! -
И дергался кадык.
- Приду с полком!
Возьму на щит!
Обещано - отдай! -
Король был хром.
Но знаменит!
Серьезный государь.
Отец молчал.
Народ роптал.
Принцесса терла глаз.
Гарольд скучал.
Возничий спал.
- Прошу в последний раз!
Добром! Приду - возьму на щит!
Отец махнул рукой:
- Приду! Приду! Зачем кричит?
Гасите факелы. Открой
Ворота шире /Ближним/ Тролль,
Всего лишь - тролль. Иди!
Иди, скажи ему, гарольд,
Иди, скажи ему: Изволь!
Еще:пусть запасает соль,
А нет - и так сьедим.
           Сентябрь 1991
 

          * * *

Он был гончар. Кувшинный творец.
Создатель чаш и божков.
Таков был дед его, и отец,
И сам он тоже таков.
Он трогал комья властной рукой,
Как воин трогает меч.
Душа земли обретает покой,
Войдя в большеротую печь.
Он был гончар.Деревянный круг
С восхода и до конца.
Он плел судьбу свою, как паук
Плетет оружье ловца.
В душе земли остается след
Не глубже снятой вины.
Он умер ста восемнадцати лет.
За год до большой войны.
             1991
 

          * * *

Ю.

...Дал мне услышать ночную свирель,
Звук, прорастающий из тишины.
Тень моя, маленький северный эльф,
Всходит по свету Луны.
Тихо. Ничьи голоса не слышны.
Только в березах струится апрель.
Тихо, и руки твои солоны.
Холодно.
Ветер и тучи. Но ты, Аннабель...
Нити волос твоих дивно длинны.
Прямо по звездам плывет колыбель.
Прямо по нежному свету Луны.
Прямо по звездам плывет колыбель,
Прямо по нежному свету Луны...
Медленно тонет в воде акварель
Города.
           Апрель 1992
 

Из "ЯЗЫЧЕСКИХ ПЕСЕН"

Все эти годы - один на один.
Он, и его клеймо.
Дорогой ландышей и седин,..
"Твоей дорогой, мой Господин!"
Не вглубь - вкруговерть холмов.
Колючей щекой, под колючий всхлип -
В древесное существо.
Приник, притерся. Как плющ, как гриб,
Сосущей болью к коре прилип:
"О хоть бы ветви мои зажгли б!"
Рябиновое вдовство.
"Своя свобода!" Взвалив, как крест,
"Ползи, языческий крот!"
К тому, кто в соль превращает лес.
А море - в соль. Позвоночный треск.
В разводьях глаз - антрацитный блеск.
- Иди ко мне, мой урод!
Все эти годы: от пня до пня,
Сам хлаже бугристых льдин.
Как лань,бессмертие прочь гоня,
Гнилые губы землей черня.
И вот спросил его:
- Чтишь? Меня?
- Солнце, мой Господин!
                    Август 1992
 

ПИГМАЛИОН 2О

И вот: когда она ушла,
Я вновь смешал раствор.
Улыбки, волосы, тела...
Их не было. Я стер.
Сам Бог водил моим резцом.
С начала до конца.
И вот: взглянул в ее лицо...
И не нашел лица.
                   Ноябрь 1992
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

И гомон толпы

На голой макушке Голгофы.

“Покайся!” Но живо отучит любить

Поправшая небо эпоха.

“Покайся!” Но кончилось время молитв.

Мы — грех. И других не осталось.

Три четверти века, как демон кружит,

Как жгут скорпионовы жала.

Раздроблен зубцами чугунных колес,

Облит синтетическим ядом,

Ты – червь, расщепивший божественный мозг

На ярусы личного ада.

Покайся за вольчью упругую прыть,

За хищные метки на теле

Чужих крепостей. И попробуй открыть

Ворота с в о е й цитадели.

О да! Попадая в гончарную печь,

Никак не укроешь изъяна.

А трус... Он сумеет себя уберечь

От сведущих в игрищах бранных.

А впрочем и ритор, и тот, кто молчал,

Внутри одинаково бренны.

Добро нам: начнем от начала начал

Разматывать петли арены.
 
 

Веселись, земля ристалищ,

Чти своих богов!

Тот, чужак, давно раздавлен

Крепким сапогом.

Выпьем! Френчи нараспашку,

Души – на запор.

Круто любят люди-башни.

Круто... и в упор.
 
 

А мы не такие. Мы знаем Закон.

Мы Брейгеля любим и Баха.

И мы отделяем себя от колонн

Людского бездумного праха.

Мы делим дорогу на две полосы

И, встав, озираемся гордо.

Но стаей по городу рыжие псы,

Повесив кудлатые морды.

Захотят - обрушат горы

На плечи толпе.

Захотят — забьются флаги,

Взвоет мир, как зверь,..

...Нас сгонявшие в овраги,

Где они теперь?
 
 

Любить - и скрываться под серым плащом.

Копить мастрество и обиды

На тех и за тех, кто безвинно прощен.

Дрожать — и нырять под копыта,

Где ангел хранит меня так же, как вас.

И так же раскаяньем мучит.

Он пестует тех, в ком прорезался бас

Судьбы — не титанов. Но лучших.

“Мы — гении. Нам — на другие весы,

В особую совесть и меру.

Нам дьяволов дергать за жвала-усы.

И ближних судить за безверье.

И жаловать тех, кто приходит извне

И пробует мясо на прочность.

Давать — и не корчиться в адском огне

Отравленных даром пророчеств.”

И затянется на шее

Тонкий поясок.

Ты сильнее, ты отважней!..”

Воя и храпя,

Я бегу — и вот что важно:

Впереди тебя.
 
 

Вот так нас и ловят — на лесть, на испуг.

Мы — смертные, значит — живые.

Нам страшно, очнувшись, почувствовать круг

Костлявых на тепленькой вые.

Ах как ощущаешь свою наготу!

...Для Бога — не слово, а сам ты.

Он тянется к каждой, к последней из душ,

Пришедших к подножию замка.
 
 

Разве сердце не лампада?

Истина — не кров?

Не отринь же ту, что рядом

Ради злых богов!

Празден мрамор, втуне муки.

В неизбежный час

Эти ангельские руки

Не закроют глаз.
 
 

И мягко, без ветра, ложится трава.

Беззвучно уносятся птицы.

Цепь всадников едет вдоль затхлого рва,

Скрывая безглазые лица.

Толчок, поворот, и еще поворот —

Спасения нет и не будет.

Пришельцев умело теснят от ворот

Широкие конские груди.

Шепни только: “Ты не чужой, а другой.

И все мы не чьи-то, а Божьи.”

И тотчас обугленной птичьей рукой

Натянет он жесткие вожжи.

Но вновь неприступность уродует нас:

Сближения нет. Невозможно.

Мы — башни. До самого темного дна

Мы празднуем нашу несхожесть.
 
 

Позабудь слова мудрены,

С плеч вериги сбрось.

Утопи в воде зеленой

Нутряную злость.

Нежну персь перстом потрогай,

Глянь в янтарный глаз...

Видишь? Ни хулы, ни Бога,

Ни тебя, ни нас.
 
 

Вода далеко и упавших не бьют.

Они погружаются в тину

И строят вселенные: каждый — свою.

И сыто гудит паутина.

Мы можем скулить и скучать по теплу,

И в шерсть убаюкивать уши.

Но время клюкой постучит по стеклу:

Не можешь, не хочешь, а слушай.

Как плесень ползет по щекам городов,

Как вытянув крепкие лапы,

Спускаются птицы на плечи крестов...

И этот навязчивый запах!

Идут и идут, расстегнув кобуру,

По клочьям газетной бумаги.

И крыльями плещут на стылом ветру

Широкие мокрые флаги.
 
 

Гордость вере не помеха.

Знай свои права!

Исполиновы доспехи

Смелют жернова.

Пусть се бьет хвостом удавьим,

Ощеряя пасть.

Ну же, кто тебя заставит

Чтить чужую власть?
 
 

Не будет ни чар, ни великих блудниц,

Ни чудищ в разверстых могилах.

Лишь чадные факелы в жерлах глазниц,

Изливших подспудную силу.

И те, кто приходит в мой сумрачный дом,

Его разделяют по праву.

Я тоже не падал кленовым листом

С небес на чухонские травы.

Окончено в марте 1991
 
 
 
 
 
 
 
 

Некоторые из немногих стихов, пришедших ко мне уже после того, как я сменил вкрадчивое, как дыхание ангела -- "поэт" на похожее на танец пчелы -- "прозаик".
 
 

          * * *

Злая Судьба
Обошла по кривой — и в петлю.
Нам опять повезло: Мы остались. Остались снаружи.
Только порознь.
Ветрено. Холодно. Лужи.
И на каждой, копытцем, — твое и мое "не люблю".
Осень.
Ветрено.
Ветер.
Я — ветер!
Я тоже пылю!
Флюгер клонится к теплому, майскому...
Как не хватает
Отпечатков на влажном песке!
Не могу... Отлетаю!
Не кричи же, труба! Не кричи на меня, не терплю!
Не терплю, не терплю, не терплю! Не терплю!
Я до горла забит бормотаньем и бульканьем слизи.
Это Злая Судьба!
Эта вечная злая Мечта к февралю
Никогда не уходит, не вырезав что-то из жизни!
Обошла по кривой. И смешала с тенями тела.
И на каждом шагу, как на зло — зеркала,
Зеркала,
                    зеркала,
                                        зеркала...
                    ноябрь 1993
 

                * * *

В этой комнате, похожей
На поношенную шляпу
Ходят звери — пол в прихожей
Их когтями исцарапан.
Их дыханьем пропитались
Занавески и обои.
Потому-то в здешних книгах
Нет ни истин, ни героев.
В этой комнате, где ветры
Спят в обнимку с журавлями,
Из коричневого фетра
Кем-то вырезано пламя
И в прореху подвенечну
Дым приходит ниоткуда.
А войти сюда — беспечность,
А уйти совсем не трудно.
Только мало кто уходит —
В этой комнате утешно.
Здесь бесшумно звери ходят
И зрачки у них кромешны.
И поэтому вино здесь
Не кончается под утро,
И гостям щекочет ноздри
Запах лотоса и пудры.
В этой комнате, где сине
Под обвисшими полями,
Большеротая эльфиня
С кириянскими глазами
Потеряла черный гребень
(Это звери виноваты,),
От того ли в здешнем хлебе
Этот кислый вкус утраты?
В этой комнате из фетра
Все, что прежде было — камень.
Гости бродят по паркету
Мужду влажными клыками,
Как погашенные свечи.
Языки у них шершавы.
И становится на плечи
Темнота, в лицо дыша им...
В этой комнате посуда
Гибнет как-то непреложно.
А с уснувшими под утро
Звери очень осторожны.
Их глаза из тьмы — как звезды.
Их усы ласкают кожу.
Здесь "люблю" звучит, как "воздух"...
Только жить никто не может
В этой комнате...
                  январь 1994
 

* * *

Во поле растет чертополох.
Был бы музыкантом, да оглох.
Был бы богомазом да ослеп.
А герой въезжает на осле.
А герой (глаза его горят)
На осле въезжает в стольный град.
Он чудное имя взял — Гийом,
И рубаха пестрая на нем.
Раньше он был жилист и горбат.
Раньше у него был дом и сад,
Земляки и, кажется, жена.
А теперь вот дудочка одна
Во поле растет трава овсюг.
Угадай-ка: в помощь, а не друг.
Угадай-ка: родич, а не брат.
На героя праздничный наряд.
Он, герой, для всякого хорош.
На героя, правда, не похож.
А осел трусит, не торопясь,
Пух летучий втаптывая в грязь.
Во поле растет дурман-трава.
Ты уж, верно, начал забывать,
Как она смеялась... Как легка
На ладони смуглая рука.
Во поле растет полынь-трава.
— Что же, братец, в пепеле голова?
Помер кто из близких?
— Ближе нет.
Я усоп. Восплачьте обо мне!
Но герой смеется и цок-цок
На осле. А рядом озерцо.
Вдоль погоста едет, не спеша.
У него улыбка хороша.
Во поле растет... Ан, не растет!
          Только пыль колючая метет.
          Только темный холмик впереди.
          Там лежит... И дырочка в груди.
          А осел трусит по мостовой.
          Он, герой, веселый и живой.
          У него ни денег, ни родни,
          Но зато сам Бог его хранит.
Во поле растет чертополох.
Был бы музыкантом, да оглох.
Был бы богомазом да ослеп.
А герой въезжает на осле...
                                1994
 

           ***

Снег черемухи. Май.
Ласточки. Скоро лето.
Утро. Улица. Лай.
Земля на щеке, как ретушь.
Но сердце мое бежит
Сквозь сутолоку прохожих...
Когда начинаешь жить,
Смерть кажется невозможной.
                     1998
 

          ***

Перепляс веселых нищих
На ободьях колеса.
Над башкой висит лунища,
А в башке гудит винище
И зизюкалки висят.
На вокзале в семь примерно
Мой герой уже не смог.
Он тонул в отрыжке нервной,
Сох, как сохнет в капле спермы
Заплутавший гонококк.
В никуда из ниоткуда
Приходили поезда.
Мой герой, он жаждал чуда.
Просто жаждал. Так паскудно!
Хоть бы пива кто подал!
Мой герой, стрелок в тумане,
В мокрожопом бардаке
Сел в углу и стал шаманить:
Бубен с яйцами в руке...
Дохлый голубь в подворотне
Стал его Поводырем.
Злые духи... По х...й! В рот им!
Им не жить, как мы живем!
Мой герой стал злой и синий,
И шершавый, как цемент,
Он шипел, как кот в корзине.
Гнусен так, что даже мент
Привокзальный, глянул, сплюнул,
И пошел, куда глаза...
А к герою шла по дюнам
Вечно юная шиза.
И рассвет вспухал над ними,
И пропал к херам вокзал.
Взял герой другое имя,
И жену другую взял.
Но поныне мент вокзальный,
Видя столик угловой,
Кривит губы инфернально
И уходит за "травой".
,,,
...Светлый мудрый и безгневный
С девой, нежной, точно мак,
Мой герой живет в деревне...
Но не спрашивайте, как.
                        1998
 

***

Это странное: небо и мост. А под ним
Тварь без имени, жгущая талым огнем.
Тварь нелепая, съевшая дюжину зим,
Та, что злобно сипит, когда кто-то вдвоем
На мосту, а над ними — чудной апельсин,
Черной ковки фонарик. Но это не суть.
Это просто фонарик: висит — и висит.
Ты не бойся, клади ему руки на грудь.
Дальше — встать под облезшею башенкой, встать,
Повернуться на запад, туда, где залив,
Взять и попросту выдохнуть все холода,
Все нелепые хвори, от бедной земли
Оттолкнуться: коленями, лбом, животом —
Ф-фа-а! — И только качнется чугунная цепь!
А нелепая тварь, что сидит под мостом,
Пусть подавится!
                                             1999