История Джона была бы намного интереснее, если бы он был другим - маньяком, сумасшедшим или просто дураком. Но он просто любил цветы и был вполне последовательным и нормальным человеком. Поэтому когда однажды в его саду выросла гигантская черная лилия, он не стал кричать о приходе сатаны или мессии. Он дождался вечера, вынес на лужайку кресло и, усевшись, стал любоваться цветком.
        Она появилась в одну ночь; возможно, из клубня, купленного им в соседнем городке. А возможно, ее занес ветер или просто наконец ожила, пролежав в земле долгие терпеливые годы.
        Джону нравилась романтика тихого неторопливого вечера. Покуривая сигару, он спокойно разглядывал лилию. Толстый узловатый стержень ствола, казалось, подтверждал тысячелетний возраст цветка. Прямо из него шли длинные тонкие листья, стрелами вытягивающиеся в небо, а ближе к верхушке начинался изящный стебель с огромным черным  цветком. Если бы Джон был поэтом, он сказал бы, что этот цветок впитал всю черноту ночи, породившей его, всю торжественную мрачность ночей, предшествовавших его появлению. Но человек, спокойно сидевший в удобном кресле, не был поэтом. Глядя на лилию, он восхищался ею молча, не думая и не говоря слов - такая уж у него была привычка.
        Но к восхищению примешивались и другие чувства. Чем дольше Джон смотрел на лилию, тем  отчетливее проступала неприязнь. В какие-то мгновения узловатый ствол напоминал змею и тогда он был неприятен, как нестоящая рептилия; листья - сабли, казалось, могли порезать своими краями, а если у растений бывает душа, то уж слишком утонченно черной была эта лилия.
        Все это медленно проплывало в ощущениях Джона и беспокоило его. Он не был мистиком, но живые цветы представлялись ему вполне реальным явлением. Поэтому он всегда говорил с ними, как с живыми существами, способными понять и ответить. И вот теперь, когда беспокойство за себя и своих зеленых друзей сформировалось в его сознании абсолютно четко, он сказал лилии:
        -  Послушай, я не знаю, откуда ты пришла, я не знаю - как. Ты красива, но ты слишком черна, что бы я был спокоен. И поэтому я говорю: ты можешь жить здесь, расти и удивлять всех своей красотой. Но я не могу позволить тебе вредить мне или моим цветам.
        Лилия молчала, чуть наклонив как бы в раздумье голову-цветок. Где-то в зарослях скрипнула ветка, зашуршали листья. Джон наблюдал, время от времени пуская в воздух струю сизого дыма. Цветы молчали. Тогда он встал и отправился в дом, чтобы уснуть как человек, благополучно закончивший все свои дневные дела.
        А ночью лилия ответила. Она хотела, чтобы Джон изменил свою жизнь. Она не видела толка в его спокойном любовании зеленью. Лилия требовала удобрений - много концентрированных удобрений и вот тогда-то она покажет ему, как надо жить.
        -  А что, если я не дам тебе ничего, кроме чистой воды и доброго слова? Ничего, кроме того, что я даю своим старым цветам? - спросил ее спящий Джон.
        -  У меня хватит сил пустить на удобрения тебя! - ответила лилия, бывшая во сне крайне агрессивной.
        С давно забытым чувством детского кошмара Джон проснулся среди ночи, а когда дрожь сновидения прошла, услышал шорох и скрежет деревьев за окном. Какие-то ветки скребли по стене дома и от всего этого настроение Джона отнюдь не улучшилось. Но после нескольких минут панического страха он сообразил, что давно перестал быть ребенком и ночные ужасы ему явно не к лицу. Дует ветер, скребутся мыши, а ему-то что? И тогда он заснул вновь и спал без сновидений, но беспокойно и урывками.
        Наутро, позавтракав, он отправился посмотреть на лилию. Та выросла чуть ли не вдвое, она стала заметно выше долговязого Джона. Это оживило ночные страхи, но он полил ее, как и обещал; цветок чуть качнулся в его сторону, благодаря, но потом как будто дрожь прошла по темно зеленому стволу и Джону почудилось негодующее: "Удобрений!"  Усмехнувшись, он двинулся к следующей клумбе, но не прошел и десятка ярдов, как старая вишня неожиданно рухнула в его сторону, зацепив по дороге железный бак летнего душа, стоявший на высоких подпорках. Треск ломающегося ствола, скрежет ветвей по металлу заполнили все вокруг.
        Джон, не успев даже вскрикнуть, инстинктивно отпрыгнул в сторону, угодив прямиком в куст шиповника. И хотя тот и кололся больнее, чем когда-либо, но бак упал мимо, лишь окатив Джона холодной водой.
        И тогда он решил, что ему надоело. Если бы в своей жизни он читал много книг, он вспомнил бы историю Франкенштейна или рассказы Уэлса.  Но книги не очень интересовали садовника; прожитых лет вполне хватало, чтобы иметь собственный опыт и никогда не забывать о нем.
        Пару лет назад его ярко синий грузовичок обогнала на шоссе странная машина без крыши, отдаленно напоминающая старый "Шевроле". Крышки капота не было и из моторного отсека выпирало сумасшедшее переплетение железа, проводов и шлангов. Машина шла с совершенно ненормальной для такой колымаги скоростью миль в сто. Впереди сидели двое, парень и девушка, ветер донес до Джона обрывки их веселых воплей. Парень поднял руку, приветствуя грузовик. "Вот это да-а-а!.." - мелькнуло в голове у Джона. Он видел и раньше эту машину, еще в изначальном виде. Она принадлежала сдвинутому изобретателю, жившему в соседнем городке. Он с удивлением проводил машину глазами. Через десять секунд после этого она взорвалась.
        А так как Джон не был сдвинутым и хотел жить, он пошел в сарай, взял насос для опрыскивания и заправил его бензином. Он не стал подходить к лилии близко; хоть она и была красива, он решил, что трогательного прощания не будет. С силой нажав на поршень, Джон окатил цветок первой струей пахучей жидкости. Тот вздрогнул и качнулся, пытаясь увернуться от своеобразного удобрения, но Джон уже бросил спичку, бензин вспыхнул и стебель запузырился от нестерпимого жара. Джон отступил подальше, поливая цветок из ставшего огнеметом распылителя. Вокруг лилии горела трава, воздух заполнял удушливый запах сгоревшей плоти. Поливая бензином и так уже адское пожарище, садовник оглядывался по сторонам - ему вовсе не хотелось получить по голове еще каким-нибудь деревом.
        Когда двух-галлонная емкость распылителя опустела, он оставил ручку в покое  и вывел из сарая маленький трактор. От черной земли поднимался отвратительный запах. Посреди цветущего благоухающего лета выгоревшая земля лежала дико и нереально, как кусочек войны, занесенный неведомо откуда на веселую лужайку. Джон опустил плуг и принялся методично вспахивать выжженное пространство, стараясь не вдыхать едкий дым.
        Весь остаток дня ушел у него на то, чтобы вывести землю на каменистую пустошь по соседству.  Джон был обстоятельным человеком, и, закончив работу, отвез туда же еще одну канистру бензина.
 
 
 
 

        Она любила его. "Почему ты так много пьешь? Ты можешь не пить?" - спрашивала она его, когда они только познакомились. Он смеялся в ответ, разливая вино по бокалам. Шутя, отвечал: "Если бы я не пил, мы бы не встретились, а встреча эта, честное слово, не так уж плоха. Понимаешь, сегодня я пришел сюда лишь выпить, а встретился с тобой."  "И ты надеешься, что в конце этого вечера я буду тебя откачивать? Потому что встреча неплоха?" - улыбнулась она и по этой улыбке он понял, что она действительно не будет с ним возиться. И тут же, из духа противоречия, вогнал в себя все содержимое бокала. А она курила, поглядывая на него.
        В тот вечер он даже смог проводить ее домой, в маленькую одинокую квартирку, где она жила одна. Но тогда он не знал, как она живет, просто дошел с ней до дома, заглянул в парадную вслед за ней: "Убийцы, выходи!!" и отправился восвояси, насвистывая в такт своим пьяным мыслям. И ему было тепло, хотя стояла зима.
        Потом они встретились еще и еще раз, он пил, она курила и им было хорошо друг с другом.  Люди стали считать их любовниками, потом они стали считать так сами, хотя и не понимали - почему. Он побывал в ее маленькой одинокой квартирке,  а утром оказалось, что квартирка не такая уж одинокая - в ней были двое любящих людей. Они позавтракали и отправились по своим делам, а на прощанье она выкурила две сигареты, а он выпил пива.
         Но он был всего лишь мужчиной и не очень верил в возможность любви. Поэтому, купив с друзьями водки, он исчез с ее горизонта и она не нашла своего друга ни у него ни у себя дома. И тогда она поняла, что на этот раз откачивать придется. Она нашла тот дом, где он пил со своими и ее друзьями - у нее была маленькая, под стать квартире, машина и на ней она объехала много домов. Это был вечер многих и  в теплых компаниях уже не могли связно ответить, кто с ними. А в некоторых просто не было телефона. Найдя, она долго объясняла ему, кто она и чего хочет. А ему было просто плохо и все равно. Пытаясь сказать ей что-то, он заснул, а потом, очнувшись через пять минут, пробормотал: "Плохо мне, выпить бы, что ли?"
        Мысленно представляя, как будет уделана ее машина, девушка вытащила его на улицу. Она была достаточно сильной, что бы сделать это. И они поехали по заснеженным улицам, и, конечно же, машину закрутило на повороте и крутило долго, пока она не поняла....
        Что спит, вернее просыпается от грохота кастрюли, прыгающей по полу. Вслед за кастрюлей прыгала ее подруга;  кухня была наполнена чадом, а  квартира - весельем. Она была в гостях. "Выспалась?" - спросил некто, сидевший напротив. "Мне снилась зима," - ответила она дыму и человеку. Потом она отправилась в ванную и плеснула себе водой на лицо. По щекам потекла  косметика. Девушка старательно заперла дверь на задвижку и, смыв разноцветные остатки, накрасилась по новой. Когда она вернулась на кухню, некто за кухонным столом продолжал пить пиво. "Ты сказала, что тебе снилась зима," - проговорил он, увидев ее, - "Тебе не с кем поболтать и от этого тебе холодно." "Мне действительно не с кем поболтать," - тут он поднес зажигалку к ее длинной сигарете, - "А ты что-то предлагаешь?"  "Я предлагаю выпить за то, что тебе еще не снится северный полюс," - и он плеснул ей пива в стакан. "Всем нам недостает спокойствия и расслабленности - так иногда мне кажется.  Мы тут дергаемся и кричим, бегаем от духовки к магнитофону, а от магнитофона к столу, а ночью, утром удивляемся, что как-то оно все не в жилу. Но ведь мы могли бы посидеть спокойно, не начиная верещать: "Я люблю "Роллингов", а что ты скажешь о Гессе и его "Волке"?" Возможно, тогда мы были бы счастливее." Со сна ей было легко поверить в его идеи.
        Они долго сидели, не чувствуя скуки, говорили, не надрывая голоса. А потом официальный стол встретил их водкой и шумом, но и здесь теперь было неплохо. Он говорил ей странные вещи и пил, она слушала и почти понимала; поэтому, когда он вдруг рухнул со стула, она не стала бросаться к нему и увеличивать суматоху, поднятую его друзьями. Она просто стояла у стены, курила и отрешенно глядела, как ее собеседнику плещут водой в лицо, бьют по щекам, тащат в ванную. "Ты спокойна?" - спросила она себя. Потом подошла к мельтешащим над ее отрубившимся собеседником людям. "Ты спокойна?" - вдруг пробормотал он, глядя мимо нее. Она глубоко затянулась, пустила струю дыма в коридор и тихо ответила, улыбнувшись: "Да". И тогда он захохотал, заухал, заржал, наклонился вперед - философа рвало...
        Она откинула рукопись в сторону. Последняя страница в последний раз мелькнула своей последней строчкой. "Как это мерзко," - подумала она, представив себе финальную сцену, - "И зачем ему понадобилось писать все это, да еще мне давать?" Но она была не настолько глупа, что бы не заметить, как дрожит ее рука, тянущаяся за сигаретами. "Ты спокойна?" - с усмешкой процитировала она, щелкая зажигалкой. "Бодрствуя в три часа ночи нельзя быть спокойной, иначе ты спишь," - прошептала девушка, выпуская дым. Взяв гитару, она провела рукой по струнам, сделала зверское лицо, ударила: "Я лю-ю-ю-юб- лю-ю-ю  Ро-о-о-ол-л-линго-о-о-ов!!!"  "А вы их не любите?" - спросил кто-то из мерцавшего в углу телевизора. "Иди к черту, дурак," - телевизор провалился в себя, когда девушка раздраженно ткнула кнопку.
        Звонок телефона застал ее по прежнему сидящей на диване. Она взяла трубку. В трубке кто-то что-то говорил, она не понимала, но потом все таки различила голос своего знакомого. "Что будет, когда все мои друзья бросят пить?" - донеслось до нее. "А я никогда и не начинала, так что не изменившиеся  друзья у тебя останутся," - несколько раздраженно ответила она, - Ты где?"  "Я не один."  "Приходите ко мне, только купите где-нибудь сигарет по дороге"  "Нас любят, нас ждут!!!" - пропела трубка и сорвалась на короткие гудки.
        Он пришел с другом. А друг пришел с вином. И еще они принесли сигареты. И они были пьяные и разговорчивые. И все познакомились. Хотя почти все знали друг друга. И ткнули рок. А соседи были в отъезде. Или в отпуске. Или в Крыму. Или на пляже. И вдыхая запах акаций не знали, что такое рок, что это такое за стеной играют и пьют и почему бутылкой можно увереннее стукнуть по столу, чем стаканом. Хоть она и любила Рол-л-линго-о-ов, но слушали AC/DC и новый знакомый обещал никогда не бросить курить - потому что никогда не начнет.
        Этот вечер оказался лишь первым и вскоре они встретились снова. Он был очень хорошим человеком и нравился девушке. А она веселила его и поэтому он всегда был вместе с ней, пил рядом с ней, жил по соседству и спал не дальше, чем в трех кварталах. И вечно пьян он был, встречаясь с нею. Как-то она не стерпела и сказала ему: "Ты не мог бы не пить? Я знаю, ты же в состоянии говорить и без стакана в руке." А он был таинственен и ответил: "Нет, не могу. Я люблю говорить с тобой, а пьяный я говорю правду." Но она не захотела принять шутку и сказала ему: "Извини, но тогда буду пить и я."  Она не нашла способа лучше - тут она была самой обыкновенной девушкой.
        "Она любила его", -  так показалось крутой райтерше, выводящей строки о смешной девушке и хорошем нетрезвом человеке. С этим убеждением она и вытащила очередной лист из машинки. Затем вставила новый лист, но он так и остался чист, потому что она была молода и красива и ее поклонники  вечно отрывали ее от стола. И вот они опять звонят и зовут. А она - какая девушка не любит проводить время с интересными людьми, которым она нравится. Она схватила со стула белую куртку и отправилась восвояси, оставив машинку без дела. "Хотела бы я знать, кто там будет?" - подумала она, на ходу вытаскивая сигареты.
 

        Привет, Сильвия!
        Что-то я опять забыл, в чем смысл жизни. Такое впечатление, что жизнь кончилась, а с ней заодно и весь смысл.
        Хочется написать рассказ, который назывался бы "Китайская вишня". Но непонятно, о чем.
        Хочется написать об Италии, как  там тепло и весело поздней весной. Или об Америке - как трудно водить по ней машины и ночевать на обочине. Еще можно было бы написать о ледяной пустыне, по которой идешь совершенно один, чтобы доказать себе, что можешь быть с кем-то.
        Конечно, есть у меня и  разные желания материального свойства - купить в Нью-Хемпшире старый, но бодрящийся маленький джип и отправиться на нем в сторону Фриско, сняв брезентовый верх и запасшись сигаретами и вкусной хавкой.( Хотя где она в Америке, эта вкусная хавка?) Или двинуть автостопом в Италию, имея в кармане достаточно денег, что бы пить там аперитив и ночевать в заросших цветами кемпингах Флоренции и Сиены. Хорошо бы и билет до Петрозаводска, что бы загрузить в вагон лыжи и примус с запасом бензина, а там - Онежское озеро, километры льда и тишины.
        Но, боюсь, ничего не получится - с материальным туго; из материального есть только Китайская Лилия, цветущая у меня на подоконнике, а она дает лишь название рассказу, не давая содержания.
        А  содержанием могла бы быть замечательная девушка, живущая среди цветов Флоренции, бредущая по пыльным американским хайвеям, делающая то, что хочет. Девушка, к которой можно было бы идти через замерзшее озеро, если бы она сидела на другом его краю, свесив ноги с корявого тороса и болтая ими в такт собственной смешной песенке  про ангелов и падающие блины. Она очень красива и забавна (разумеется - девушка) - это большое счастье, что она существует на свете, даже если она не сидит на краю пересекаемого тобой льда. Да и я еще не иду через озеро, я всего лишь пытаюсь написать рассказ "Китайская лилия" - то ли о том, как она вытягивает свой стебель через все окно, то ли о том, как распускает свои цветы, где-то так высоко, что сразу и не увидишь. Она красива почти как девушка, но у нее один недостаток - она медленнее движется. Ведь чтобы попасть во Фриско к сроку нужно как минимум десять миллионов раз нажать на сцепление и переключить передачу - где уж ей, бедняге, угнаться. Даже в Штатах, где сплошь автоматы.
        А философия неподвижности ведет лишь к седым волосам и скуке во взгляде. Так и Фриско и Флоренция могут превратиться в банальные названия из путеводителя. К черту лилию, под ней хорошо сидеть, изучая карты и к ней хорошо возвращаться, но чтобы писать про нее все время...
        Захочется статичности, можно смотреть на фотографии той замечательной девушки и знать при этом, что она очень даже умеет двигаться и переключать передачи.
        А можно задаваться вопросами. Например: "На какой простыне должна спать такая девушка?" Девушка, а не лилия. Девушка в стоптанных башмаках и с обмороженными руками.
        Если у нее есть простыня - она должна быть всех цветов радуги, разукрашенная солнечными бликами и каплями дождя, как будто смотришь на заходящее солнце через грязное лобовое стекло. Как будто в день-рожденный торт упал идиот клоун, как будто масляные разводы и веер фотографий самой красивой весны во всем мире. Только такой, и даю на отсечение свою глупую голову, что этот постельный праздник будет смят и перекручен к утру во всех направлениях - как она может просто спать на такой простыне?
        Спать, свернувшись калачиком, уютно посапывая и видя во сне то ли лето, то ли завтрак на веранде скромного американского домика, когда уставший от ночной езды "Монте-Карло" стоит в гараже, а задний двор, куда выходит веранда незаметно переходит в поле, далекое-далекое поле с редкими кустами и деревьями; на нем не выращивают кукурузу, оно просто есть и это замечательно, даже когда просыпаешься, ведь под тобою - простыня всех цветов радуги и на кухне ждет кофе...  Или нет, принести его тебе в постель? Чтобы продирая глаза стиснутыми кулачками ты уже чувствовала перед собой и очищенный апельсин и стакан ледяного кефира и дымящуюся чашку. Вечно забавная клоунесса и ленивый завтрак, после которого можно пойти гулять, взявшись за руки.
        Взявшись за руки и подпрыгивая проходят мимо две девушки. Можно им улыбнуться, можно погудеть, можно вдавить акселератор так, что бы они отпрыгнули, кудахча, и недоуменно оглядывались, уходя, пока не шлепнулись бы, поскользнувшись на незамеченном повороте дорожки. Но они такие симпатичные и пушистые в своих шубках, не стоит давить педаль, можно просто помахать им вслед дымящейся сигаретой. Ехать никуда не хочется - что сидеть зря в машине. Лучше поставить ее в гараж, и, купив бутылочку пива, отправиться гулять, медленно ступая по старому снегу (А ведь скоро будет весна!)  и не обращать внимания на докучливых бабушек, которые хотят отнять пустую бутылку. Нет, я сдам ее сам, мне нужно скопить на билет в солнечную Италию, чтобы писать там с натуры удивительную девушку, особенно выделяя ее стоптанные ботинки.
        Но что же с лилией? Она, как давно забытый одноклассник, вдруг опять появляется на горизонте и заглядывая в глаза, говорит: "Здравствуй! А со мной что же?"- "А с тобой..."  Конечно, можно уничтожить ее одним махом, сказав: "Это вовсе не про тебя, эта история - продолжение блюза "Суп из соленых огурцов", так что не путайся, пожалуйста, под ногами. Но сказать так трудно. И не потому, что это совсем неправда, где-то, в чем-то суп еще булькает, да и огурцы не окончательно разварились, но что-то уже не так - то ли Фрейд оторвался, наконец, от своего пива и починил велосипед, а тот возьми, да и окажись каким-то совсем не родным; то ли терции и квинты сданы в филармонию и играют там с восьми и до последнего каждые воскресенье и пятницу. Упадок и процветание царят, как всегда, одновременно.
        Нет, это не про огурцы и даже не про маленького фонарщика, все они, становясь с каждым зажженным огоньком все меньше, наконец исчезли совсем. Так что у лилии нет конкурентов, хоть она и засохла у меня на подоконнике, пока я писал этот рассказ. Скоро я срежу ее и выброшу в мусор  вместе с остальными почерневшими листьями и стеблями моего сада. Она будет что-нибудь удобрять, а мы будем писать дальше, надеясь на скорое распускание гиацинтов.
        Кто бы помог мне превращать зеленое "я" в разноцветное "мы"?
 
 
 

        Она шла по коридору. По черному паркету стучали тупые каблучки. Впереди нее шли обогнавшие. Позади не было никого. Зеленая куртка в облипку, рыжеватые волосы по плечам мелкими колечками. Она шла вперед, глуповато улыбаясь спинам обогнавших.
        От стены отделился человек. Она шла прямо на него. Он взял ее двумя пальцами за рукав. Потянул в нишу. Она вошла вслед за ним, как по рельсам, тупо стуча каблуками. Он ударил ее по морде, приплюснув глуповатую улыбку.
        - Вы очень добры...- она вышла из ниши.
        Он пошел назад по черному паркету.
        Обогнавшие уже затерялись где-то в дали, а сзади уже нахлестывала новая волна. Она шла по коридору. Рыжеватые волосы мелким барашком. Черная длинная юбка. Глухо стучат тупые каблуки.
        Она вошла в темную полосу. Каблуки перестали стучать. Все ее тело вдруг вспыхнуло и покрылось мелкими колечками пламени. Налетевший вихрь снес ее влево. Ударившись о стену, она рассыпалась тысячью сверкающих искр, упавших на паркет и сделавших его белым. Искры исчезли, а ведьма оказалась на пустынной ночной улице.
        Одинокие фонари высвечивают груды опавших листьев на асфальте. Старые тополя мерно раскачаются в такт с ветром.
        - Синий свет луны так красив, - подумала  она, стараясь не оступиться на миллиметровых каблучках. Белоснежная блузка, черная мини, обтягивающая плавно покачивающиеся бедра, отмеряющие шаги - день, два, три...
        Навстречу ей шел молодой человек.
        - Она синяя! - крикнула она, кидаясь к нему. Он вперился в нее взглядом.
        - Это ты? Привет, -казалось, он ждал эту встречу. Он почувствовал радость, но потом стало очень плохо. Сознание затуманилось, руки судорожно сжали воздух, но его-то всегда хватало. Все шло ходуном из-за чего-то другого. Он упал в серую грязь у дороги.
        - Сколько ты шел?
        - Десять тысяч.
        - Чего ты хотел?
        - Счастья.
        - Зачем оно тебе? - боль отпустила.
        Парень встал, пошатываясь, глядя на стоящую перед ним.
        - Ты... она... кто? - его лицо дернулось в улыбке.
        - И взял он его в зубы и принес мне, - она ответила не спеша,  идя прямо на него. Человека вдруг захлестнуло отвращение. Он взял, боясь испачкаться, двумя пальцами, ее за рукав, потянул с дороги. Она пошла за ним, глуповато улыбаясь. Он дал ей в морду, стараясь задавить улыбку.
        - Вы очень добры..."- пробормотала она, удаляясь.
        Он попытался уйти, но что-то потянуло назад, и он упал, нелепо дернув ногой. Сознание оборвалось, уловив в последний момент глухой стук каблуков.

        Грузовик выехал на развилку дорог и остановился. Водитель явно не понимал, куда нам нужно сворачивать. От человека, много лет ездившего по этой трассе, такого совсем нельзя было ожидать, но вот мы стоим, а он, похоже, даже не может врубиться, что это за места. Я, признаться, тоже. Все вокруг было очень странным. Мы пытались сообразить, вспомнить, но развилка была похожа на множество разных мест, где я побывал - то ли Владимир, то ли Элиста, то ли Барнаул. Указателей не было. Бормоча себе что-то под нос, водитель вырулил на одну из дорог. Было до странного тихо, только внутри кабины удивленно переговаривались два человека.
        А вокруг стоял разгар солнечного летнего дня, когда все краски яркие и  чистые, как будто на зависть импрессионистам. Дорога, на которую попал грузовик, заросла по обеим сторонам огромными кустами шиповника - сейчас все они были усыпаны цветами. Машина съехала на обочину и буквально ткнулась носом в  один из кустов - цветы на нем были ярко-красные. Даже через стекло кабины казалось, что я уже вдыхаю их аромат. А дальше шли белые, розовые, желтые кусты и на каждом лепестке играло солнце, зовя смотреть и смотреть.
        "Можно я выйду на минуту, пока стоим?" - спросил я, ожидая услышать ворчливо-отеческое (такие у нас с ним сложились отношения) напутствие "давай", но вместо этого он странно посмотрел на меня и, явно забыв, что надо искать нужное направление, вытащил из-за сиденья пакет с едой: "А подкрепиться ты не хочешь перед дорогой?"  И он кивнул в сторону пути, обсаженного цветами. Я улыбнулся. Есть хотелось всегда и ни одно подобное предложение не проходило незамеченным.
        Пока мы уничтожали содержимое пакета, постепенно приходила уверенность, что дальше мы пойдем пешком, машина уже не нужна и только ноги будут топтать постепенно сужающуюся дорожку. И водитель пойдет где-то там же, а машина просто зарастет шиповником. Я уже представлял себе эту тихую прогулку, когда через каждые два шага зарываешься носом в дивно пахнущие лепестки, а гравий мерно похрустывает под ногами. Шиповник уступает место другим цветам, я вижу прекрасные фиалки, их нежно розовые цветы просят погладить; они очень большие, не меньше шиповника, но это не удивляет, смотреть на них так приятно и хорошо...
        Резкая боль переворачивает все в моей голове, тени мечутся перед глазами, кто-то зовет, но я не могу пошевелиться, я слышу топот ног и голоса, все плывет перед глазами... Я лежу на какой-то кровати, двинуться по-прежнему невозможно. Нога болтается под потолком, как я понимаю, в гипсе. Левая рука тоже недееспособна, а рядом маячит кто-то в белом, назойливо повторяя: "Вы в больнице, все в порядке, не беспокойтесь, вам нужно лежать..."  Он... да, он, мужчина, повторяет эти слова несколько раз, пока я не разлепляю губы и не выдавливаю: "О`кей, я понял, нормально."
        Как выяснилось позже, я попал в больницу после того, как грузовик, в котором я ехал, раза да перевернулся через крышу, налетев в темноте на дорожное ограждение. Искореженную машину нашли на удивление быстро, а дальше уже действовал врач небольшой больницы, куда меня привезли. Он был добросовестным человеком и на своем дежурстве просиживал около меня ночи напролет. Нога ныла, да мне и так не спалось, поэтому когда он появлялся у моей койки под вечер, это означало долгие часы разговоров. Я так и не мог понять, насколько пострадала моя голова, а его успокаивающие фразы совсем не внушали доверия. Поэтому мне хотелось рассказать как можно больше. Мне казалось, что тогда будет проще воспринимать мое подвешенное состояние. Но так или иначе, мы разговаривали, и однажды он спросил меня о моих путешествиях. И тогда я сказал ему: "Боюсь, в напрасно задали мне этот вопрос. Я буду говорить долго, а рассказ может оказаться непонятным для вас. Я давно не говорил об этом, подобные разговоры кажутся мне бессмысленными." Но он почему-то настаивал, вероятно, ему было любопытно узнать то, что оборвала бетонная чушка ограждения. "Почему ты скитаешься с места на место, что самое красивое, самое прекрасное в твоем безостановочном перемещении? Почему ты делаешь это? "Я скажу ему," - подумал я и принялся шевелить губами в такт своим мыслям:
        Вы действительно зря спросили меня об этом, все это глупости, о которых не стоило бы говорить в этой сухой и далекой от трассы комнате. Но так или иначе, Дмитрий, вы ведь ничего не знаете об автостопе, ничего не знаете о том, как я ходил. А я три года подряд, три раза пересекал пол страны, что бы прийти к Белухе. Белуха - это высочайшая вершина Алтая, понимаете? Я хотел на нее влезть. Три раза я ходил - пять тысяч туда и обратно автостопом. В общем-то, это не так далеко. Нет, я говорю серьезно. Первый раз я отправился туда случайно, а во второй ходил из-за одной девушки. В третий раз я тоже на нее не поднялся. Но это все глупости. И вот во второй раз было то, о чем я хочу вам рассказать. Помните, я говорил, что пишу рассказы? Так вот, в одном из них я написал про дождь, про балкон в доме одного моего приятеля, про то, как люди сидели там и смотрели на дождь, на красивый животворящий дождь, который лился не переставая. И я написал в самом конце: "Люди, которые прокляли дождь, которым дождь был хуже всякой пытки, теперь они ждут, когда он пойдет снова." Потому что я написал про страну, где нет дождя, понимаете? Это отнюдь не пустыня, люди вполне неплохо здесь живут. Но нет дождя. И многие, большинство, забывают про дождь, они думают, что это хорошо; не надо тратиться на зонтики и так далее; но некоторые ждут дождя, они хотят его, хотят выбора: выйти под дождь и сделаться мокрыми и немного несчастными, немного поэтичными или сидеть дома, в сухости и тепле. И некоторые хотят выйти на этот самый балкон, сесть и смотреть на шуршащий дождь. Возможно, это не то, что я хотел сказать, но это то, что я говорю. Так вот, им хочется выйти на этот самый балкон и слушать, как падают капли, смотреть на дождь; это так же завораживает, как огонь свечки, как уголек сигареты. Если вы курите, вы поймете меня. Что-то значит этот мерцающий уголек, так мне кажется. Вспыхивающий уголек, дым, поднимающийся вверх - то же, что и капли, летящие вниз. А еще по Бредбри - ты можешь открыть рот и ловить языком эти капли; это вселенская радость вливается в тебя, божественная вода, божественное спокойствие. Я писал про то, как люди сидят в дождь на балконе, смотрят на дождь и как им хорошо. И я писал про страну, где дождя нет, а под человеком, который знает, что такое дождь убивающий, который ненавидел дождь, а теперь снова хочет его почувствовать, я подразумевал себя. Вы не испытывали такого, в не знаете, что это. Никто этого не знает. Очаровательная Катя из вашего персонала этого не знает, поэтому, простите меня, я отождествляю вас с ней в этом плане. Вы, как и она, не знаете, каким он может быть. Я же, который прошел от Омска до Москвы или Ленинграда - три, четыре тысячи километров под дождем, по пять сотен в день, если везло, а когда не везло - часами стоял на обочине... Черт, я, кажется, срываюсь в патетику... "Нормально," - успокоил он меня и я продолжал:
        Все начинается ночью. Вечером еще сухо, а ночью ты просыпаешься оттого, что по твоему телу барабанят капли. Ты встаешь, еще не понимая, что делать дальше. Встаешь в очень удобном для ночлега, но ни чем не закрытом кювете. Ты встаешь и кое-как собираешься со сна, вещи раскиданы... Спальник...  Какой там спальник, это просто меховая подкладка от куртки. Как я спал? Внизу пена (что такое пена знают туристы, но черт с ними, дурачками. С ними мне не по пути, мы не понимаем друг друга), поверх пены лежу я, а поверх меня лежит эта самая подкладка от куртки. И вот по ней-то и начинает бить дождь, капли и начиная с этого момента бьют не переставая всю ночь. И следующий день тоже. А ты должен идти вперед, где-то далеко впереди твой дом, до которого нужно добраться. Но после суток под дождем уверенность в возвращении начинает ослабевать. Ты не знаешь уже, сможешь ли выбраться. Перед глазами встает образ места, куда по странной прихоти судьбы я попал сейчас наяву - больница, крошечная уездная больница, которую много лет назад описали Гоголь и Чехов; я не силен в именах, но, кажется, не ошибаюсь. Они писали, как какой-то дворянин- не дворянин, человек, едет, путешествует, он уже возвращается к дому; понимаете, К ДОМУ, он выполнил все; когда идешь от дома, это совсем другое. Он возвращается, и в пути его настигает болезнь. То же самое тут. Ты стоишь под дождем и никто тебя не берет. Час не берут, два, и ты начинаешь чувствовать першение в горле. Першит все сильнее, ты принимаешь таблетку; они у тебя есть, но понятно, что этим не отделаешься. Все новые капли падают на тебя, прикрыться почти что нечем. На тебе свитер, рваная куртка, которой уже четыре года автостопа и все. Есть только зонтик, но когда дождю помогает ветер, он не в силах уберечь тебя. Все надежды на машину, ты ждешь, но они идут очень редко и ни одна из них тебя не берет. Ты тянешь руку и улыбаешься, потому что я знаю - если ты улыбаешься, значит ты хороший и интересный человек и тебя скорее возьмут, чем если ты будешь стоять мрачный. Ты машешь им рукой, говоря: "Привет, хай, ребята, возьмите меня, я крутой стопщик, я исходил весь Союз, я расскажу вам все, что угодно..." Они не берут тебя.
        Вот так, Дмитрий. И когда твоя улыбка от холода превращается в гримасу, тогда ты вспоминаешь уездную больницу, где сто лет назад умер русский дворянин, который путешествовал. Он не добрался до Европы, не добрался до цивилизации, куда так стремился. Перед его глазами до последней секунды стояли огни Москвы и Петербурга, шикарные выезды, балы, где он мог бы быть в безопасности, где вылечат и не дадут умереть.
        Это как черта - вот здесь простреливается  пулеметом, а вот здесь нет. И надо выскочить за эту черту, оттуда, где пулеметы и тогда ты будешь в безопасности. Но вот в тебя попадает первая пуля, сейчас попадет вторая, ты чувствуешь это и ты понимаешь - уже не факт, что ты выберешься отсюда. Ты думал: "Ладно, как-нибудь пройду, как-нибудь обойдется." Ты шел с этими мыслями, а потом, когда в тебя попадает первая пуля, ты начинаешь понимать, что может попасть и вторая и третья и четвертая и ты ляжешь здесь навсегда. В этот момент исчезает ощущение обязательности хорошего конца. Никогда раньше я не чувствовал на дороге такой безысходности, как в тот день, когда заболело горло и я начал кашлять. И все это сделал дождь. Все это сделал дождь, который шел  четыре тысячи километров подряд. Он шел все время. И поэтому я считаю себя человеком, который знает немножко больше.
        Такой дождь можно сравнить с зубной болью. Зубная боль, та самая зубная боль, когда все остальное теряет смысл и хочешь одного - что бы она кончилась. Дождь становится ею, он превращается в пытку, ударяя по зонтику: "Тук-тук-тук". Тугой черный зонтик, черная материя, туго натянутая на спицы. И ты всем телом ощущаешь, как по нему бьет дождь, как будто ты прислонился к барабану и его вибрация передается тебе. Все движения становятся автоматическими, в голове одна мысль: "А сколько еще выдержит материя этого зонтика? Когда она пропитается так, что не сможет уже сдерживать капли и они будут литься сплошной рекой, что ты под зонтиком, что без него." Это похоже на пытку в древнем Китае - капли, падающие на темя.
        А еще собака... В какой-то момент ты стоишь на автобусной остановке с дырявой крышей, которая почти не защищает. Никакого жилья. Кусты вокруг, деревья, дорога. И появляется собака. Вероятно, жилье где-то есть, но непонятно где. Эта собака лает на тебя, озлобленно тявкает, рычит. Ты чувствуешь ее неприязнь, направленную на тебя, страх и злобу мелкой собачонки, которой ты почему-то не нравишься. И ты с остервенением думаешь: "Какого черта, сука, мне и так плохо, я сейчас здесь умру, а ты еще будешь гавкать над моим трупом, как будто я виноват в том, что умер?! Да, я виноват, потому что пришел сюда, но я не позволю тебе гавкать надо мной!!" Ты кидаешь в нее камнем. Не попадаешь. Это так обидно! Ты хочешь увидеть труп этой собаки или хотя бы ее, обращенную в бегство. Но нет, она, как в кошмаре возвращается и начинает лаять по новой. И ты ничего не можешь поделать, ты не видишь ее в траве, а как только поднимаешь камень, она смолкает, отбегает в сторону и ты не можешь определить, где она. Это мучительно! С одной стороны дождь, с другой собака и ты не можешь ничего изменить, абсолютно ничего. Там даже не ходят автобусы, за которые ты мог бы уцепиться, смалодушничав. Только идут какие-то грузовики, водилы лупятся на тебя из-за ветровых стекол и ты уже начинаешь думать: "Да, вероятно я слишком мокрый, у меня слишком осунувшееся лицо, лицо человека, которого ни под каким видом не хочется пускать в машину."
        В конце концов меня все таки взяли. Да, взяли, удача улыбнулась мне, меня довезли до Кургана, а в Кургане взяли опять, да еще и покормили. Голоден я был само собой адски. Но еда это лажа, потому что когда идет дождь, все остальное забывается. Дождь продолжал идти, но в конце концов, как ни трудно мне было в это поверить, я добрался до Ленинграда. Я говорил всем водителям, все с большим надрывом: "Я из Ленинграда! Я иду в Ленинград, я иду в Питер!" В одной из моих притч есть строки: "И слезы радости пролились, когда он входил в свой город." Это правда! Они действительно были у мня на глазах, когда я понял, что до моего дома осталось каких-то двадцать километров. Нас было трое в кабине и мне хотелось сказать им: "Мужики, я въезжаю в свой Город!! Это мой родной город и я въезжаю в него!!! Я два месяца не был дома, я не знал, не был уверен, что вернусь в него и вот я вернулся."
        Так вот, непонятно как выбравшись из опутывавших меня струй дождя, я испытывал огромную радость. Я ушел с трассы, ненавидя дождь. Но через некоторое время, сидя в гостях у приятеля, я вдруг представил себе страну, где дождя нет. И мне стало жутко. Всеми фибрами души я захотел снова увидеть дождь, почувствовать его прикосновение. Я понял, что не могу без дождя. Я написал притчу и снова вышел на трассу и смеялся, глядя на собирающиеся тучи. Вы спрашивали о прекрасном - вот вам ответ.
        И я расскажу вам еще одну историю. Думаю, у вас не вызовут сомнения слова о том, что болтаясь по дорогам и незнакомым местам, испытываешь полное отсутствие ласки, совершенно элементарной ласки. Общество водителя достаточно колоритно и интересно, но иногда так хочется услышать речь без мата и непременного упоминания лопнувших колес! И вот, в одном из своих путешествий, я встретил проститутку. Дорожную проститутку, плечевуху.
        Представьте себе ночное шоссе между Куйбышевом и Уфой. Я ехал тогда на легковухе и мой водитель хотел бабу. Ему жаждалось кого-нибудь трахнуть. Временами мне казалось, что он трахнет меня. И в конце концов он углядел таки на обочине плечевуху. Он посадил ее к себе в машину, какое-то время мы ехали по шоссе, а потом он свернул в сторону, на проселок, по которому ездят только колхозные трактора и там переткнулся с ней. Я сидел на каком-то пне в стороне от машины, пока он развлекался, а через некоторое время он вылез, довольный, подошел ко мне и спросил: "Ну что, приятель, ты тоже хочешь, наверно?" А я подумал и сказал: "Да, черт возьми."  Возможно, Дмитрий, после этих слов вы будете хуже думать обо мне, но это уже ваша совесть и ваша голова. Слушайте, если вы спросили о красивом и замечательном.
        Я подсел к ней; водитель, дорога и ночь остались снаружи. Передо мной был лишь комочком свернувшийся на сиденье человек. И я сказал ей: "Ну что, как насчет меня?"  И тут она заговорила со мной. Мне казалось, что она пьяна, такой я воспринимал ее до этого момента. Но слушайте, я говорю это серьезно, это не байка. Она казалось пьяной. Под Куйбышевом, в час ночи, ты встречаешь девушку. Представьте, на ней одно платье. Летнее платьице. На ней лифчик и платье, все, трусов нет, понимаете? Ни сумочки, ничего больше. Она стоит, полупьяная, почти такая же беспомощная, как я сейчас и тормозит машины. Ей говорят: "Эй, телка, тебе куда?"  И она, еле ворочая языком отвечает: "Не знаю." Она почти не представляет, где находится, она не понимает, куда ее везут - в сторону Уфы или Рязани. Ее берут, трахают, и она не знает, с кем она переспала, с какими грузинами, белыми, желтыми. Ее трахнуло за ночь человек десять, Дмитрий, понимаете?!! Это действительно было!  Возможно, вам трудно понять меня, но попытайтесь. И вот эта пьяная девушка, когда я пододвигаюсь к ней, я - оборванный, грязный бродяга, она говорит мне, отведя мою руку: "Слушай, друг, слушай, мальчик, зачем тебе это? Ты ведь профессорский сынок, зачем ты лезешь в эту грязь?"
        Я действительно профессорский сынок. Поэтому у меня тут же отвисает челюсть и я спрашиваю в полном недоумении: "Почему ты так подумала?" "Видно же," -  отвечает она. И тут я понимаю, что она совершенно не пьяная. Я слышу абсолютно чистый, спокойный голос. Но черт возьми, да в такой темноте не всякий трезвый сможет что либо разглядеть!!  А она продолжает: "Как ты думаешь, с кем я спала сегодня? Какая зараза во мне может быть? Зачем ты меня хочешь?" И я растерянно говорю: "Да, действительно... Прости меня за то, что я хотел переспать с тобой. Прости меня. Не спорю, я действительно хотел, но ты действительно Девушка; если ты не хочешь, я не трону тебя и пальцем..."
        После этого мы говорили с ней минут пятнадцать об абсолютно левых вещах. Развели какую-то философию насчет жизни. И кроме прочего, она произнесла фразу, которую я запомнил лучше других: "Я хотела бы познакомить тебя со своим братом." Сначала я рассмеялся. "Зачем," - спрашиваю, -"Чтобы он мне уши надрал за то, что я шляюсь по дорогам и без мозгов лезу ко всем встречным?" "Нет," - отвечает она, -"Он что-то понимает в жизни." Я до сих пор помню и держу про себя это предложение.
        Потом приходит водила и говорит: "Ну что, пассажир, у тебя все в порядке?" И я отвечаю: "Да, все в порядке, поехали." А когда мы едем уже втроем, выясняется забавная вещь: болтать с этой женщиной мне гораздо интереснее, чем с водителем. Настолько, что он понимает это и начинает злиться, оказавшись явно лишним. Боюсь, он так и не простил меня до конца нашей совместной поездки.
        Утром мы высаживаем её. Таких девушек берут поздно ночью и высаживают рано утром. Лица не видно. Они, как говориться, "страшные". У встреченной мною было несколько вставных золотых зубов и она была очень не хороша; начинена любыми болезнями, не суть. Ее взяли ночью и высадили утром, я совсем немного видел ее лицо. Но она была Девушкой, он была ласкова, да, ласкова со мной, она была женственна, чёрт побери!  Всю её я помню до сих пор - её слова, жесты, темный силуэт головы в проеме окна. И она значит для меня не меньше, чем мои знакомые девушки в городе. А может и больше. Я ответил вам, Дмитрий, про красивое. Про красивое, доброе и чистое на дороге.
        Когда я кончил говорить, он смотрел на меня так внимательно, что мне показалось - он понял. Хотя что? Я сам не мог иногда разобраться в своих мыслях. Он молчал; я стал засыпать - долгий монолог утомил и мне хотелось поскорее отключиться. Сквозь стены больничной комнаты медленно, тихо стали проступать очертания дороги. Я не лгал врачу, мне действительно хотелось снова увидеть дождь. Мой путь был прерван, но я не мог оставаться здесь. Хотя бы добраться до праздничных огней Москвы и Петербурга...
        Сладкий запах полился в мои ноздри - по обочинам рос удивительной красоты шиповник; гравий легко поскрипывал под ногами. Я шел, подставляя лицо лучам жаркого солнца и необычно тихо было вокруг.
 
--------------------------------------------------------------------------------------------

* В 1907 году Джек Лондон написал рассказ, который назывался "FINISH"