Висят кругом портреты на стенах.
И радио в углу чего-сь клевещет.
Идёт по берегу спокойный ветр в штанах,
Спокойно огибая спины, домы, вещи.
Вон Рига разбежалась и поёт
И, взявшись за руки, Прибалтике клянётся.
Но тяжело крыла вздымает пулемёт,
Порхнувший из ладони краснофлотца.
И дышит тяжело за пепрелесками Москва.
Глаза ввалились, и шинель помята.
И хочет убежать подальше голова,
Разинув рот, пока ещё крылатый.
* * *
Трамвай трясёт на каждой остановке.
Бежит в него растерянный народ.
Их небо не погладит по головке.
Но улицы давно на всё плюют.
На Театральной толпы у театра.
Волнуются, но что-то не кричат.
Гоняют, фыркая бензином «татры»,
Расправив толстые плеча.
Никольский скромно смотрит в воду,
Начистив лихо купола.
Тасует свою старую колоду
Садовая, раздевшись догола.
И в небе бледный месяц тонким сыром
На голубом кому-то снится…
Напротив сел какой-то пыльный на полмира.
В глазах усталых бегает больница.
* * *
Туман ли, дождь — не видно из окна.
Толпа вчера по граду бушевала —
И хохотала нервно вся страна
От Пруссии сюда и дальше от Урала.
Войной теперь не удивишь ни рацаря, ни брата.
Глядишь в экрал ли, иль с экрана —
Всё тень какого-нибудь Брута и Марата
Читает нам отрывки из Корана.
А выйдешь — оп! — на улицы, ворона каркнет в спину,
Размахивая толстой колбасой.
А там прохожий, потирая спину,
Куда-то чешет, сам с плакатом и босой.
* * *
Поляки бегали толпой
Туда-сюда, как на качелях.
(Ах, я давно махнул рукой —
Иные голоса в груди кричали.)
Болгары, понимаю, не забыли,
Когда освободил их мой народ.
Теперь вот полудохлою кобылой
Таки открыли вновь свободный рот.
Гляди, Румын, махая толстой палкой,
Кричал «ура» по всей Европе…
Лишь я один, как старый, бедный сталкер,
Сижу себе на тощей попе,
Которую бивали мне под зад,
Испытывая в ней головокруженье…
И предвкушаю тихий сад,
Где пропадёт вообще какое-то движенье.
НА ТРАМВАЕ ТУДА И СЮДА
1
Трамвай насупленно, как дохлая кобыла,
Повёз нас медленно, как будто хоронить.
Но за окном зашлёпанным всй сердцу мило,
Во всём я чувствую родную нить.
Бежим, ползём. Мелькают люди, домы.
Автобус, прыгнув, нам дорогу переехал
С походкой отставного управдома —
И оглянулся на меня, давясь от смеха.
В вагоне тихо. Лишь покачивает тихо.
Рессоры, видимо, новы и хороши.
И в кресло пассажир садится лихо
И прячет фибры утомлённые души.
2
Обратный поезд тряского трамвая
Ругался, бил по голове,
Когда, усталый, чуть дыша, зевая,
Домой я ехал на брове.
Кудрявые за стёклами резвились фонари.
Бежал легко автомобиль за автомобилем.
И краски над Невой роскошные зари
Божественный театр передо мною были.
Проехал мимо ленинский театр.
Кричал вожатый на прохожих лихо.
Окна тяжёлый запотевший кадр
То вспыхнет, то погаснет тихо.
Мне ломаные подавая знаки,
Мне он твердил, мол, всё кругом — идея.
Ну да, я бормота, были дворцы, теперь бардаки.
А где кричали «браво», там радеют.
* * *
Тяжёлый трактор вышел на дорогу,
Колёсами и поршнями вертя.
Он мимо побежал собаки и коровы,
Как юное, беспечное дитя.
За ним и солнце кувыркалось,
И облако, легко дыша, за ним бежало.
И важный проходил по полю аист,
Своё повсюду тыча жало.
И я в автобусе том проезжал,
В окошко зря весну, разливы и покосы,
С автобусом вдвоём и с публикой дрожа,
Как Дума некогда перед матросом,
Которые подняли всю страну на штык
И бомбою, как мячиком, играли…
Дрожат за окнами селения, кусты.
Дрожит мотор в своей железной шали.
Да и Москва вдали дрожит, дрожа
От ожиданья новых страшных схваток.
Опять ей скоро, знать, чего-то там рожать.
Опять бежать нам далеко, не чуя пяток.
ДОМ В ЛЕСУ. ЧУЖИЕ
В лесу под окнами трещит рогатый
И бегает тряся палёной гривой.
Но сосны, словно древние солдаты,
Стояли, окружив, спокойно и красиво.
Повис над плешью потолок угрюмо,
Распяливши нагое тело.
И стол, уставленный стеклянных звонких рюмок,
Дрожал и прыгал без причины то и дело.
Вот ближе к дому подошла толпа,
Придвинула к окну мелькающую морду.
И глядя на меня, как на поганого клопа,
Сказала мне решительно и твёрдо:
«Пойдём, пойдём, побрыжжем кровью
На площадях, трепещущих, как знамя!» —
И, жаркая, дышала мне у изголовья
И поднимала свой тяжёлый камень.
ТУМАН
Сижу у дороги, босой и худой.
Машина проедет, качая главой.
В тумане свободно кружат вертолёты,
А в них засыпают свободно пилоты.
Вот снова машина, потряхивая задом,
Будто шоссе ей — в театре эстрада,
Как фокус, явилась ко мне из тумана
И снова исчезла, шатаясь, как пьяный.
И тихо опять. Кроме тех вертолётов.
На завтрак там где-то жарят котлеты,
И запах от ближнего дома плывёт.
И в ноздри попав, волнует живот.
Туман же прекрасен. Не видно машины,
Клубится дорога — и эта картина
Положит на душу родную ладонь
И тихо заржёт, словно ласковый конь.
И чёрные ветки, и запах той влаги,
Что оседает мне на бумагу,
И на руку мне, и на всю голову,
Шепчут будто душе: voulez vous?
И она раскрывается, словно мимоза!
И куда-то девается подлая проза
Заученной жизни, когда ты не спишь,
Мечтая про вечно далёкий Париж.
ЛАХТА
Горит на памяти далёкая звезда.
Скрипит, скрипит, когда шагаю, половица.
И электричка за дорогой в драбадан
Поехала, а семафор застыл, как рыцарь.
И тишина. Лишь печь своё трещит,
Стреляя искрой звонкой в дверцу.
И солнце над заливом свой подъемлет щит.
И содрогается, на это глядя, сердце.
Кругом мороз пораскидал большое тело.
Ворона каркнула и что-то замолчала.
Чу! Снова электричка на станции запела,
Прохожим подавая высокие сигналы.
ЗЕЛЕНИНА
Зима. Уж это мне, простите, утро!
Холодный дождик хлещет по балкону.
Бредёт трамвай внизу, стуча по рельсам зубом.
Про солнце все давно уже забыли,
Как будто вовсе не было его.
И только одноногий напевает,
Когда несёт по коридору рыбу
Кормить своих измученных котов.
Да, скучно. Только б спать да спать,
Накрыв лицо каким-нибудь журналом.
Или купить вино и наливать в углу
Стакан. И бормотать, руками
Раскосыми махая на все страны…
* * *
Мокрый снег упал на крышу
И беснуется, течёт.
Голос неба ли услышу,
Подставляющий плечо?
Снег валит, как сумасшедший.
По мозгам, как мразь, бежит.
И лежит там, разваляся,
Как турецкий на диване
И расслабленный паша.
Ах, окно дрожит — лишь только
За окном прошёл трамвай!
Конь проехал по верхушкам
Голых и простых дерев.
Снег то вихрями летает,
То, как ангел, крылья сложит,
И на щёки упадая,
Словно клювом колет кожу.
Пред окном под подбородком
Свой кулак установил —
Ах ты, век мой, злой, короткий!
Как ты больно бьёшь меня!
* * *
Гоняет ветер-полудурок по морозу.
Протягивает лапы под пальто.
Но в сердце всё равно благоухает роза,
Хотя одежда вся — сплошное решето.
Шумят по улице злодеи-автомобили.
И полуголая по радио кричит певица,
Восторженный разинув рот на заграницу.
И скачет с микрофоном, будто на кобыле.
А тут страна чуть трепыхается пока,
Но уж за ствол схватилась крепко.
И твёрдая дрожащая рука,
И потная уверенная кепка.
* * *
Ах, ночь! К утру всё ближе, но ещё темно.
Горят чужие фонари. Трясут окном трамваи.
Храпит тихонько кто-то на кровати.
И радио по-русски что-то врёт,
Ругая и писателя, и коммуниста.
И так всю ночь: вставать пить чай, ложиться снова,
Ловить в глазах мелькающие тени,
Иль, открывая мятый сонный глаз,
Другие, призрачные тени на стекле
Встречать улыбкой, смешанной со страхом.
Но музыку заслышав в растущих волосах
Свободную пульсациями света,
Идущего из тех ещё миров,
В которых я бытийствовал когда-то,
Я стану ль снова тот заветный мир —
Так бабочка, слетевшаяся к лампе,
Порхает предо мной, и плачу я во сне.