* * *
Говорят, генералы опять присмирели.
Поснимали ненужные больше штаны,
По лужайкам уселись, дудя на свирели —
Мол, сегодня обратно мы с вами равны.
И Москва уж совсем полудохлая кошка.
Бродит по улицам, что-то канючит и врёт.
Но и глазом кому-то моргает, потерпите, мол, трошки,
Вот приедет и нам такой самолёт.
Привезёт генералы другие усами и саблей.
Пусть пока отдыхает очарованный танк,
Но скрипят их багровые очи. И быстрою граблей
Они сразу поставят ва-банк.
И в глазах у них бегают смелые красные волки,
Даже если с экрана он мило смеётся.
И всё наша летает на лысине чёлка.
И всё та ж под трибуной лежит ему лоция.
* * *
Шуршит газета на ветру разгорячённо,
Где бьётся лысый раскоряченный урод.
Под шляпой смотрит сумрачно и сонно,
Как и всегда весёлый, наш народ.
Вот облако, стремясь уснуть в чужом глазу,
Протягивает долу руки.
А там, в полях, лихую борозду
Ведёт железный трактор, руки в брюки.
А там — ослепший за стеной кумир
Колокола скидал под крики мирных галок.
Улёгля под трибуну, словно бы на пир,
И ждёт себе грядущих палок.
* * *
Коль скоро лёг на свой диван —
То и гляжу в журнал, как бы в окно с решёткой,
Где побежали врассыпную крысы —
Словно играют в букв и запятых.
И возвышается, набычась, башня
В туманах красного зубастого забора.
И ту же всё бессмысленную фразу
Долблю, как в стену головою… Сон ли, явь —
Ругаются вовсю кругом предметы.
Вон даже стол мой, перед зеркалом насупясь,
Орёт чего-то окнам. Что ж, не спать
Ещё не значит называться певчим.
И пусть бумага воет, и спешат,
Захлёбываясь, в голове идеи.
Нет, лучше спать. Уснёшь — и станет ясно,
Что подстаканник — бегемот душой,
А робкий нос, запрыгнувши в Москву,
Похитит сердцем всякий кабинет,
Где лаются прожорливые птицы,
И новые штаны, гуляя под себя,
Уставились перстами в небеса
И проповедуют какое-то согласье,
Когда откроешь глаз и станешь корень…
Ах, всё-таки диван — это диван,
И ни один журнал с ним не сравнится.
ПРИЕХАЛ НА РОДИНУ, В КЁНИГСБЕРГ
Мечты, мечты, как тридцать лет назад,
С лицом прекрасным новобранца.
Как прежде, за дорогою стоит коза,
Похожая на иностранца.
Красивая змея на двадцать пять оркестров,
Готовых непрерывно хоронить,
Проходит сновиденьем пёстрым
На фоне процветающей страны.
Мой старый двор перевернулся, споря
С другим своим туманным отраженьем.
Блеснуло белым зубом море,
Застыв поверхностным движеньем.
А вот и я в потёртой кепке
Иду, развалины угрюмо населив
И в небеса вцепившись глазом крепко,
Где отразился город и залив.
* * *
И крыша на боку, и облако на тротуаре,
И дом на дом идёт, сверкая глазом.
А вот колоннами куда-то едет харя.
Или в витрине разлеглась и скалится, зараза.
Гудяют города. Один, потом другой,
Роскошные кривя апартаменты.
И весело закручивают бой
И прохожими отчаянные менты.
Гусиная порода! Косим хитро глаз,
Взлететь пытаемся — да что-то тяжело.
Тогда, усталые, ложимся на матрас
И голову — под белое крыло.
И я, герой, лежу под одеялом,
Гляжу в окно, открытое в груди.
А там трясётся всё до самого Урала.
А за Уралом…
* * *
Есть на небе небо.
Есть и облака.
И туда, что ли за хлебом,
Тянется рука.
Коридором бестолковым
Я туда как бы шагаю.
И стучат мои подковы
И прохожему мигают.
Бьётся сердце, словно рыбка
На безжалостном крючке!
Широка его улыбка
В растопыренной руке.
* * *
Словно кричат полоумные кошки —
Ночная певица даёт свой концерт:
Поднимает по очереди тёмные ножки,
Руками делает ферт.
Распадается надвое с крыши квартира,
Вздымая над кровлею чуточку адские брылья.
И пошла, и колышется, словно знамя, по миру…
И я, на кровать взгромоздясь петухом,
Слушал и слушал, нахохливши брови,
Себя ощущая кромешным грехом,
Который не снится прекрасной корове.
СИЖУ В ДЕРЕВНЕ
Трактор за окном, как незнакомая комета,
Сипит чудовищным своим кудрявым носом,
( Всё милые мне сельские приметы)
Дрожа натянутым к автомобилю тросом.
Чу! Мушка завелась, махая всем крылом.
Далёкий журавель как будто снится.
И ходит меж борозд чернявый агроном.
Присмотришься — а это птица.
Ты, трактор, не робей, дубину крепко сжав.
Кругом и так одни намыленные шеи.
По кругу бегать всякий так умеет.
Но кто мечтать, как ты, дрожа?
Иль, скажем, я, полуденный бездельник:
То в комнате лежу, то головою в тучах.
То по ветру восторженною тенью
Лечу…
* * *
Комар жужжит роскошным диким звуком.
Вселенная, прищурившись, молчит.
Комар протягивает полуночную руку.
И звёзды тянут тонкие лучи.
Вдали шумит какой-то грузовик
Самодовольной, как мотор, чечёткой.
И мне мерещится далёкий женский крик
Во тьме ночной, как будто выпил водки.
* * *
Ах вы, мухи, наглые твари, ну откуда вы взялись!
И садятся на ногу, и ползают по рукам и по шее!
Вечор с каждой мухою палкой, как витязь, сражались —
А утром восстали они и снова просят по шее!
Отчаянно сел я за стол свой, гоняя рукою
Всякого, кто крылами над ухом храпит.
Трамваи пошли. Тучи тоже идут мутной по небу рекою…
О, как весело было вчера! Как сегодня хочется пить!
* * *
Скука, скука! Мухи летают,
Крыльями над ушами звеня.
Солнце ползёт за окном, равнодушно блистая.
Вертится под столом малэ кошеня.
Речка осталась за деревьями, если сидя.
Всё бежит она, всё торопится, не постоит.
Телега стоит под окном и пока никуда не едет.
И какой у неё растрёпанный вид!
И телевизор крути, не крути — всё равно улутула комета,
Вянет на подоконнике бледный букет…
Эх, приказать бы подать к воротам карету,
Чтобы сесть в неё важно и сделать ручкой привет.
* * *
Бледные, как на плацу дрожащие солдаты,
Стоят дома и, кажется, вот-вот заплачут.
И ветер бродит взад-вперёд клыкатый
И бормочет сквозь зубы свою кукарачу.
Там, за деревьями, толпа насупилась за пивом,
И девушка, оскалившись, вопит.
А здесь, в груди, всё так же тихо и красиво
Мой древний дух, смеясь, спокойно спит.
* * *
О милые и трезвые коровы!
Когда трепещет луг под вашими зубами,
Я говорю, подняв возвышенные брови:
И мы бывали гордыми рабами,
Где рельса гнётся искренне и горько,
И шпала смирная лежит и небу внемлет.
И каждая пред ней заснеженная горка
Хоронит новые миры и земли.
Вот вы, коровы, вы, кусты и травы,
Махаете хвостом и чешете копытом,
Вы, каждая звезда, вселенная, корова
Пред Богом хочете не быть забыты!
Я думаю о вас, сидя в своей избушке,
Наполненной каких-то гневных мух…
И вдохновенно наполняю кружку,
Чтобы не кончился в груди свободный дух,
Чтоб каждая корова, милая, чудная,
Пришла и голову склонила мне на грудь.
Чтоб вся страна, нетрезвая, больная,
Пустилася-таки в прекрасный путь,
Которым шли и стрекоза, и дальная планета,
Рождённая, быть может, не вчера, так завтра…
ПЕРЕД РАССВЕТОМ
Воьно витают над теменем рыбы.
Славно, красавицы, распустили хвосты.
Пляшут во глуби лица сумасшедшие крабы,
Которых с улыбками ноги далеко не просты.
В небесах потолок восстаёт и клянётся,
А потом поклонился и стал император.
И тихие воды святого на кухне колодца
Стали глубокий и яркий оратор.
Залопотали тихонько ресницами веки.
На руки брали и проносили над озером синим.
Но очнувшись, опять становился калекой
И голодной пустыней.
СИЖУ ОДИН В КВАРТИРЕ С БЛОХАМИ
О муха! Тебя я, однако, совсем не убил,
Хотя с выраженьем газетою бил.
С выраженьем и ты полетела в окно.
А мне за тобою, увы, не дано.
Такой была ночь. Грозный ветр, разбежавшись, стучал по окну.
Да блоха, разбежавшись, прыгала с криком: «А ну!»
* * *
Когда расстрелянный восстанет город
И крылья над собой кровавые раздвигнет,
Т побежит решительно и скоро
По площадям народ и сердцем дрогнет —
То, знаешь, высоко, над каждой крышей,
Спокойно улыбаясь всадник скачет.
И конь его в лицо нам тихо дышит,
И каждого по очереди кличет.