* * *
Как медленно ворона под мостом,
Крыла зубастые раскинув, пропадает,
И крик её, как долгий хриплый стон,
Скитается в полях России ли Китая,
Как будто смотришь, как растерянной толпой
Бегут, бегут молчать в лицо кому попало,
Мол, снова по стране пошёл забой,
И радио «по коням» заиграло —
Так, кажется, и я сейчас исчезну,
Ощерившись душой…
* * *
Вот тень бежит по потолку,
Волнуясь и вприсядку.
Два голоногих босяка
Проснулись в тёплых облаках.
Расхаживают и о чём-то судят.
И яблоко лежит на светлом блюде.
Старушка мирную клюку
Воткнула в землю, раскрыла на коленях тетрадку,
И вдаль, крыла спустив с цепи,
Как ангел, вдохновлённая,
Любой в лице морщиной
Летит, лишь носом чуть сопит
И всхрапывает, как мужчина.
Волною ходит потолок на потолке.
Тревожится в затылке чей-то голос.
Кажись, чуть слово — и окажется в руке
Весь мир, доверчивый и голый.
А пол спокоен и слегка пружинит.
Скулит в окошке рама, как щенок…
Вчера по радио нам разрешили,
Чтобы у каждого по паре было ног.
ПОД ДЕРЕВЬЯМИ
Листы летают над водами.
Казалось, было и будет так всегда.
И светлыми, прозрачными брадами
Трясут леса и рощи, и парки в городах.
Расколот воздух мелкой дрожью.
То бьётся в судорге автомобиль.
Прозрачной и трясущеюся кожей
Осел на лицах Иезекииль.
И странные часы на нашу пали землю
И ей грозят недвижною косой.
И только розовый беспечный Кремль
Куда-то смотрит тонкою лисой.
И крыши в чешуе, и небо манной кашей,
И вечер гонится за кем-нибудь по небу
И бродит меж домов, в окно старинной глядя рожей.
Жуёт дома, как корку хлеба.
Ах, я в дрянное за решёткою окно
Гляжу на купола, созвездия, антенны.
И светлой тению в душе, как тихим сном…
* * *
По телевизору поехал борода.
Повис над крышами печальный луч заката.
Куда-то вдаль бежали города,
В душе рождая мелодию захвата.
И я машу ногой, сжимая глаз,
Устроившись на самодельной дыбе.
И мне сияет призрачный Парнас
Во мраке задушевной глыби.
* * *
Тяжёлая ночь. Угрожая копытом,
Бежал по квартире журнал с опущенной мордой.
Сам рождённый с помощью пыток,
Он рассуждал про евреев лукаво и гордо.
Ах ты, ночь! Лампа в глаз, как помешанный, смотрит
И рожает безумную мебель и стены.
Молчат в полумраке картины.
Ходят по текстам тонкие тени.
Город больше не лает. Сердце прыгает в ухе.
Сознанье бежит, когда отвечать не заставят.
А тонкоглазые где-то японцы уж, верно, встают.
И одинокие вороны, верно, на ветках сидят и летают.
* * *
Снег то пойдёт, то опять перестанет.
Ночь приморозила стёкла.
В коридоре разрушенной тенью прыгает тётя Таня.
Во рту папироса промокла.
Дым, схвативший за лёгкие, в череп сползает.
А за окном — на морозе клубами клубится.
Прыгает дальний трамвай, как от выстрела заяц.
В коридоре сосед одиноко смеётся.
Выйду на улицу, сплюну окурок, он ляжет с другими.
Воздух холодный ушами огромными машет по городу.
Тихо по улицам ходит корова, богиня.
Дёргает ловко меня за прекрасную бороду.
* * *
Как кондукатор, что, сидя под столом
И щёлкая вокруг тяжёлым глазом
Сидел и ждал, когда ж его на слом
Возьмут, и всю фамилью разом —
Такой погода в декабре была.
Расположилась за окном тяжёлой тенью,
Раскрыла бледные над городом крыла,
Смешав и выбросив все в мире отношенья.
Но за вином ходить когда-то надо,
Мерси кому-нибудь сквозь зубы бормоча.
Однако, тени в голове! Ползут, как гады!
И небо надо мной теперь похоже на врача.
* * *
Ах, тучи! Опять прибежали! А ведь было так ясно,
Когда утром восстал, тряся ото сна головою!
Опять надо мной серое небо да мокрая крыша.
И окна, как мокрые тряпки, от ветра трепещут.
День деньской коротать, как пришибленный, видно.
Ни космоса взору не видно, ни тёплого солнца.
А в четыре уже снова природа темнеет,
И фонари по дорогам свои зажигают светилки.
Но пока ещё утро. Ворона уселась на ветку.
Одинокая, как бы сказал косоглазый японец.
Я у окна. На горшке отдыхает ребёнок.
Тишина. Только яблоко хрумкает, щёлкают зубы.
* * *
Снова ночь в чужой квартире.
За стеной хрипит сортир.
Тихо чешется за пяткой
Незнакомый паразит.
Свет от лампы в окна светит,
Отражаяся во тьме.
По стене старинной, серой
Тени ходят, как в кино.
Лёг в постель, заснул над книгой.
Карты ползают в руках.
Пол скрипит, и зеркалами
В темноте бежит предмет.
Шорох слышится неясный
Надо мной небесных сфер…
Или голова уснула,
А рука уже пошла?
Я один в пустой квартире.
Книга дышит мне в лицо.
Как спокойно в этом мире,
Где молчат во тьме предметы…
* * *
Из крана сонно капант вода.
Сосед не ходит больше на работу,
Но, ковыряя тонким пальцем в ухе,
Глядит, как разливает бледный чай
Усталая и добрая соседка
С дрожащим отражением на пару,
Тогда как одноногий трезвый плут
Стучит по коридору твёрдой палкой
И вдоль ведёт сердитых кошек стаю,
И щёлкает железными зубами,
И недоверчиво косится: кухня, кухня!
О, там иные нравы и слова!
Они не понимают слово «маша»,
Лишь бьют тихонько непокорных блох
И ноги чешут… «Маша, Маша!» —
Кричит костыль в замочную дыру,
И топает кошачий караван
По чердакам, по лестницам и крышам.
А он кивает мимоходом крысам,
И блох приветствует тяжёлой палкой,
А чуть откроет дверь — бегут они,
Когтями щёлкая, по коридорам.
И появляется порой художник,
Свободной тенью мимо проходя
Соседок, кошек и весёлых крыс,
И блох, горящих тёмными глазами,
Высок, и невесом, и светел.
А то бывает, весь набрякши телом
В кишащую он ввалится квартиру
И падает на блох, соседок и детей,
На одноногого с тяжёлоё палкой,
На Машу, прикорнувшую в углу —
И пьяные расталкивая стены,
Плетётся вдаль по коридору, добрый, пьяный…
В КАССАХ
Бреду по мрамору тяжёлою стопой,
Где суверенные застыли в очереди души.
И ропота по воздуху глухой прибой
Толкается мне в уши.
Пристроился. Взмахнула рукавицей
Полувоенная толпа, покачиваясь мерно.
По мрамору гуляют сонно блицы,
И кашель по стенам мерцает нервный.
Наверно, грипп кругом невидимый летает,
Ища ослабшую от жизни душу,
Сам голову пьянящий, как мелодия Китая,
Когда застынешь, весь себя внутри прослушав.
И вот стою, как верный солдафон,
В тяжёлой очереди за своим билетом…
Закрыл глаза и слушаю закон,
Что мне нашёптывают леты.
ИЗ Б. КУЗИНА В МОСКВУ
Как некое бревно: лежит, не дышит
И на звезду отчаянно глядит —
Так вот и я под этой душной крышей
Лежу и еду, паразит.
Вагоны прыгают в полёте.
Деревья пробегают за окном.
Какчается, храпит сосед напротив.
Стучит и крутится кино
За муторным стеклом: всё фонари да избы,
Лишь изредка прохожего лицо.
А там Москва, забыв о коммунизме,
Меня, наверно, ждёт на тёмное крыльцо.
* * *
Когда бесконечная скачет дорога
Под быстрых вагонов моих колесом,
И глаз удивительный тихого Бога
Откроется вдруг, осветив мне лицо,
Тогда — в темноту побежали предметы,
И стаей вокруг закружились соседи.
И нет никакого сознанью запрета…
И поезд, дрожа от волнения, едет.