* * *
 

Вот и зима. Завороженный сонной природой,
Черный трамвай от холода верещит.
Снегу насыпало. Мелькают прохожие в парке.
Колокол звякнул — и воздух холодный дрожит.

Ах, как жить еще этим горлом, полным улиток летучих!
Светофор погас, и по городу едет моя строка.
Меж дворцов, как седая старуха, выходит туча
И застревает в блокноте совсем уже на века.
 
 
 

* * *
 

Такая линия простая,
Она тюльпан, как красный великан.
В окне моем тоскую одиноко
И думаю свое.

Моя печаль свободна, ей привольно
То о буфетчице прекрасной вспомнить, то забыть другую —
Так океан тоскует в глубине
И лапами ласкает любые континенты.

И мой тюльпан в стакане — одинокий,
От родимой оторванный грядки.
Вот скоро высохнут последние все соки —
И снова в путь. Сбирай-ка шмотки.
 
 
 

В ПИВБАРЕ НА УЛИЦЕ ЛЕРМРНТОВА
 

Проедет пегая по улице машина,
Пропляшет человек, немного пьяный.
Махнут рукою, распрямляя спины,
Крестьяне, глядя на закат румяный.

Корова тоже мне кивнет, присядет рядом.
Мы выпьем пива, поговорим о Боге,
Который не хвалится огородом,
А так лежит, вздыхая, на дороге.

И вечер весь, когда сам ветер затихает,
И одуванчики цветут не так уж смело,
В глаза буфетчицы гляжу и отдыхаю,
Как будто птичка на руку мне села.
 
 
 

ДУША
 

Раскрывшись, словно роза,
Когда насупился, весь по колено мне, июнь,
Когда на улице не встретится знакомая мне рожа,
Куда ни плюнь,

Моя прекрасная душа согреет ли кого? Не знаю.
Но знаю: нет кругом тут никого.
И я тут ничего не понимаю.

Придите вы ко мне с букетом ваших роз,
Который не всегда заменит душу,
И мы решим этот пылающий вопрос.
О нет, я вашу добродетель не нарушу,

Я, как пастель, коснусь вашего мягкого тела,
Опутанный со всех сторон вашею странною грибницей.
Зачем, вы спросите. Да, здесь душа сгорела.
И жжет мне до сих пор и ваша грудь и ягодица.
 
 
 

* * *
 

Снег мне падает в лицо.
Девушка идет, стесняясь.
Удивительная шубка
Над ногами шевелится.

Я такой прекрасный  парень
Эту шубку обнимаю
И несуся вдаль по рельсам,
Как крылатая кобыла.

Как трамвай, душою тесной
Шевелю, совсем ребенок.
И коричневые домы
Возникают — исчезают.

Я со всей раскрытой грудью,
Я со всей грядущей смертью
В губы мягко поцелую
И — пропал — и пропадаю.
 
 
 

* * *
 

Когда бы елка шелестела,
Когда бы волк в глаза мне посмотрел!
Приятно все же на метро мне прокатиться.
Я снова молод, жив и смел.

Цветок любимый на коленях отдыхает
Возлюбленной, увы, не очень-то моей.
И офицер роман читает,
Татарское лицо склонив к дрожащей букве, чародей.

По всей груди шевелится струна!
Кипит народ и падает в сиденья.
И Русь склонилась на плечо мне, как жена
Поэта, пьяного от собственного пенья.
 
 
 
 

* * *
 

И борода, и жесткие морщины:
Он книжку прочитал и он — герой.
И глаз прекрасного мужчины
Плывет в толпе, как будто мой.

А мы сидим, как будто дышим.
Порхают по вагону голоса.
И затаив дыханье, мыши
Стихи мои слагают, глядя в небеса.
 
 
 

* * *
 

Весь православный мир постится,
А я, несчастный, водку пью.
Никто меня не пожалеет.
Я червь, и не подобен соловью.

Вот я иду, исполнен пивом.
Весна мне что-то шепчет в уши.
И облака бегут красиво,
И между них витают чьи-то души.

И разговаривая смирно, как художник,
Я на тебя, растрепанный, гляжу,
И шевелится мой безбожник...
Но глянь, как раскалился мой треножник,
Когда стихи слагаю я и весь разорванный лежу.
 
 
 

С ЕВРЕЕМ И МОНГОЛОМ ЕДУ К ГОСПОДИНУ О. — ПОВИДАТЬСЯ

I

Шофер привстал на стременах:
Там впереди гаишник злой таится...
О, милая дорога, о, этот тонкий страх!
И в небесах орел знакомый снится.

Трясет машина крыльями вдали.
Кивает дом на скошенном пригорке.
Деревня пробежала. А мотор в пыли
Уныло, как монгол, ведет мотив свой горький.

II

Промчалась мимо ясноглазая машина —
И вот уже вдали мелькает, как козел,
Монгол насупился и выгнул спину.
Деревья благородные бегут, прямой свой ствол

Спокойно пронося. Молчат шоферы
Вцепившись в руль и в даль уставясь дико.
И дремлет пассажир. И падает под гору
Слепая церковь с тихим криком.

III

В кармане плачет красная бутылка.
Дикой солдат бежит домой, где видит Бога.
Гудит вселенная во тьме затылка,
И рассмеется, как земля, железная дорога.

Какой волшебный путь! Какой солдат багровоокий!
Несутся ели, мне кивая головой.
И вправду ли сосчитаны все сроки?
И вправду ли останусь я живой?
 
 

* * *
 

О какие у нее штаны!
О какое у нее все!
Мы с ней, как боги, и вовсе не равны:
Я — пьяница! Она — прекраснейший Басе.

Стоит она передо мной, гордясь.
А я сижу пред ней, сутулясь.
Она — это моя возвышенная часть.
И я душой вокруг нее порхаю, как на стуле!
 
 
 

* * *
 

Садовая мелькнет в окне, неуловимый гений,
И черные чулки пропляшут знойный танец,
И мне чужой башмак вдруг нежно улыбнется,
Как в Петербурге иностранец —

И мы с тобой, подружка, сядем рядом,
Вспорхнет большое сердце — и до свиданья...
Смотри, летят по небу их отряды,
Как будто там сплошное поле брани.