V. Буколики
Грехопадение в Эдем
Это похоже на занятие аппликацией. Семь апрельских дней, на которых был нарисован ленинградский двор, мокрая кошка и черная тучка, вырезал ножницами и наклеил поверх дырявого листа красивую открытку с видом на Средиземное море. Нежно-алый закат, пенные волны, в левом углу пальма и сидящая под ней, поджав колени к подбородку, девушка топ-лесс.
Фокус удался. В одну ночь Петра I на петербургском Московском вокзале заменили на В.И. Ленина на московском Ленинградском.
Утренняя старуха, лицо замотано платком, в корявой руке пустой молочный бидон с пустой бутылкой пива внутри него, такси (сторговались), мокрые дороги, ярмарка дьюти-фри на втором этаже Шереметьево II и литровая бутылка ирландского виски.
Три часа спустя ( пожалуйста, пристегните ремни, наш самолет компании «Континентальные авиалинии» совершает полет по маршруту, температура воздуха за бортом, еще одну десятидолларовую банкноту обменял на удар штемпелем по открытой страничке паспорта, и еще тремя часами позже: мультипликационные деревни и городки, рыжая коза у обочины, сады, в которых белым цветут яблони, а груши сиреневым, пустое кладбище на плоском склоне зеленого холма, похоже, люди здесь умирать не любят,
и начинал понимать, почему) открылось море, въехали в ворота отеля.
Который: «…с огромными садами, раскинулся в райском уголке на территории 37 000 кв.м. Огромное владение у подножья горы Баба окружено могучими соснами с одной стороны и песчано-галечным пляжем длиной в 750 м со стороны бирюзового Эгейского моря». Гостиничный буклет, как водится, не скупился на эпитеты: «Солнце, воздух, вода, спорт и отдых в своем рае на земле. Фантастический архитектурный стиль в идеальной гармонии с природой соединяет в себе античный греческий, римский, византийский стили (гм) сельджукских и оттоманских эпох с современной Турцией». 17 бассейнов, фитнес-центр, сауны с видом на лес и море, турецкая баня, центр красоты, девять ресторанов с местами для некурящих и детьми, кухни китайская, турецкая, итальянская, средиземноморская.
Мне нужно было только махровое полотенце и море. Вру.
Семь дней Страстной недели, прости меня Господи, мама, забери меня отсюда!
Я раскладывал на скатерти клешни крабов и разбивал их донышком пустой пивной бутылки, добывая розовое мясо. Мидии хрустели на зубах – песок? -- нет – выковыривал из зубов мелкие жемчужины, которые контрабандой вывез в контейнере из-под фотопленки.
Пил мутную ракию, созерцая горы с выдолбленными в них ликийскими гробницами. Странная манера – строить вертикальные кладбища.
Брал пластмассовое каноэ и уплывал за мыс, где, не соврал проспект, вода была бирюзовой, и был грот с живой толстой русской нимфой. Ел зажаренного на вертеле козленка и в дообеденный полдень, пока не взял за глотку очередной приступ обжорства, таял в сауне в компании бесстыжих немок, которые, думая, что их не понимают, смеялись над ханжеством русских девиц, которые не решились снять с себя глухие купальники.
Погружался в тяжелую, с дымом испарений, вонючую воду сероводородного источника, в котором, по преданию, купалась царица Клеопатра и – вне всяких преданий – актер Дастин Хоффман, о чем свидетельствовала прикнопленная на зеленой деревянной будке турецкого смотрителя фотография. Посреди Эгейского моря русские женщины на палубе вдруг завопили «Ой мороз, мороз…», и я прыгнул с борта яхты, к морским ежам, чтобы не слышать. Днем пил сухое вино, ночами виски со льдом и танцевал техно. В деревне-призраке, из которой некогда изгнали христиан, хотел потеряться, кричали, искали, нашли. На развалинах росли цветочки.
В одну бурную ночь над морем ходили молнии, в другую, тихую, зажигали неизвестные мне созвездия. По утрам за окном пели райские птицы, но их заглушал храп человека-трактора из Йошкар-Олы, покрытого рыжей шерстью и украшенного толстой золотой цепью. Храп с присвистом и улюлюканьем.
В последний вечер, когда добрые христиане готовились ко всенощной и Светлому Воскресенью, ушел в море, волны кувыркали, вышел на сушу, дрожащий и без крестика.
Странный это мир – до грехопадения. Открыточный. Здесь родился Аполлон и скрестились четыре путешествия апостола Павла, в посланиях которого вы не найдете ни одной приметы этого райского уголка.
На железнодорожных помойках лежал черный снег. Угольный запах вокзала. Проводники включили радио. Встречая очередной, ХIХ съезд КПСС, труженики готовы провести посевную досрочно.
Учно, деревня на выданье
…Земной шар, государство Россия, область Новгородская, район Волотовский, деревня Учно. Улица в Учно одна, и та без названия. Вдоль улицы тополя в обхват, и 40 домов с огородами и банями на задах. В огородах деревянные пропеллеры трещат на ветру. По учновскому поверию, пропеллеры помогают против кротов: слышит крот треск и не идет в огород, не ест корешки.
На пригорке над деревней – церковь иконы Тихвинской Богоматери с обрушившимся куполом и колокольней в лесах. Ее настоятель, 53-летний иерей отец Анатолий называет деревню Учно селом, ибо в деревне есть церковь. Неверующая часть учнинцев называет себя деревней, за послевоенные годы привыкли, что церковь – это конюшня, это то, где ремонтируют тракторы, это склад удобрений, это – что угодно, но только не церковь. Ее освятили в 1853 году, а закрыли в 1937. Когда пришла война, немцы открыли храм и ходили на службы.
Через дорогу напротив храма и сейчас живет церковный староста дед Петр, которому 84 года. Его жене, Евдокии Яковлевне 85 лет. Сегодня, 12 февраля, дед Петр и баба Евдокия ели на обед гороховый суп. А при Сталине все было, и селедка, и все, может зря Сталина ругают, может, ему документы какие подсовывали, а он подписывал, всего не прочитаешь. А у этих нынешних никогда ничего нет. Все исполняется, что сказал в начале века 5-летней девочке Дусе ее родной дед. А сказал он следующее: птицы стальные буду летать, железные кони будут землю пахать, женщины станут на мужчин похожи, а небушко – проволокой опутают! Все село тогда пугалось и -- не верило. И вот, все как по сказанному, судные дела Господь сотворил. Что дал Господь? Ягоды всякие, плоды всякие, корни всякие, и птиц всяких, и зверей всяких. Мы ж его не благодарим, за стол садимся – не молимся.
Еще баба Евдокия и дед Петр боятся войны: ой страшно! В Старую Руссу "из чеченов" уже 11 гробов привезли. Они знают, что чечены грозят партизанской войной. И сколько там еще головушек опять положат на судные дела, Господи!
Евдокия и Петр женились еще при немцах, в 44 году, есть у них три дочки, вышли замуж, все по области живут. Корову Евдокия и Петр не держат, уже не по силам. Курочки есть, поросенок, картошка с огорода, на зиму хватает. Пенсия по 100 тысяч с копейками каждому. Баба Евдокия и дед Петр, как все пенсионеры, -- самые богатые граждане Учно. Забыл сказать, еще Петр однажды был в Москве, видел в Мавзолее Ленина-Cталина, это когда после войны работал скотником, и его Москвой поощрили.
А баба Евдокия нигде не была. Нынешний дом на коровке по бревнышку возили после войны – и выстроили. Воздух в нем кислый, густой.
Нет ворон – одни галки. 35 дворов, четыре невесты и семь женихов, десять деток, всего сто человек. Из них четыре Надежды, три Евдокии, две Марии, пять-шесть Николаев, два Игоря и два Петра, две Зинаиды, одна Антонина и один Денис. Грудных детей в Учно нет. Самой старой, бабе Ольге, -- 92. В деревне один магазин (работает через день), медпункта нет, милиционера нет. Самое распространенное в Учно преступление – взлом магазина и кража водки. Драк в Учно не было лет пять точно. Убийств не было никогда. Ни один учнинец в тюрьме не сидит. Словом, жить в Учно нестрашно. Ночь – полночь, ходят по безымянной улице Учно две самые веселые в деревне барышни – Галя и Надя – горланят песни. Надя учится в 11-м классе (школа в другом селе), она мечтает стать парикмахером. А и не углядел ее еще никакой столичный пижон: словно с обложки "Плейбоя" девка, умереть-не жить, глазищи серо-зеленые, губы нарисованные, волосы рыжие.
А у Гали есть сын, она работает на ферме, получает 50 тыс. и еще прирабатывает у отца Анатолия: посуду помыть, сварить суп, воды принести. Галя называет батюшку "ваше преподобие", в церковь не ходит.
В полуразрушенную церковь на службы, которые совершает в праздничные и воскресные дни отец Анатолий, ходят в одни старики. Правда, в один из учнинских дней на службу приехал целый класс из села Выбити. Здесь, в сельской школе, батюшка ведет уроки христианской нравственности. Впрочем, о том, какова сегодня на селе миссия священника, стоит сказать особо.
Что дано? Деревня, из которой уехала молодежь, в которой старики и старухи доживают свой век, а те немногие, кому по 30 – 40 лет, работают на ферме. Власти далеко, за 20 км, в райцентре, в Волоте.
Но посреди села-не села – стоит церковь. Только-только открытая, в 90-м году. Полцеркви лежит в развалинах, по стенам, по старым росписям течет вода. Во второй половине службы совершаются третий год. При церкви, в низеньком тесном домике живет священник. Он и власть, и милиционер, и судья, и врач. К нему несут крестить детей, к нему приходят в беду, его слово слушают.
В первое утро в Учно мы поехали с отцом Анатолием на отпевание. Умер старый тракторист, когда-то – заслуженный механизатор России. Так хоть бы кто из властей пришел, слово доброе сказал. Нет, кому ты нужен.
Батюшка отслужил обряд и произнес проповедь, хотя по службе, как полагаю, это было совсем не обязательно. Рассказал о простых вещах – простым языком, как детям: о душе, о вратах, у которых ее встречает Петр, о свитке грехов. О том, как креститься и о том, зачем ходят в церковь. Еще ущучил хозяев за то, что в доме нет иконы. Повторяю: 40-летним людям рассказывал, как детям.
У изголовья покойного стоял портрет Ленина из детского букваря. На стенках в коридоре висели связки луковок.
Кто вы, сельский батюшка? О чем-о чем, а о себе отец Анатолий рассказывать не любит. Я узнал только, что его путь в православие был сложен и долог. В мирской жизни работал слесарем на ленинградском заводе. Крестился только в 36 лет. Потом пел на клиросе. После рукоположения в сан священника служил в церквях Новгородской епархии. В 92-м получил назначение в Учно.
Я попросил его рассказать о том, насколько, на его взгляд, жива вера в русских деревнях. А отец Анатолий рассказал байку архиепископа Луки про врача и Сталина.
-- Вы многих оперировали, -- спрашивает Сталин у врача, прищурив глаз, -- так видел ли хоть у кого-нибудь душу?
-- У многих не видел даже совести, -- отвечает хирург.
Ферма. Раньше совхозная, теперь совхоз преобразован в ТОО "Правда". На ферме 160 коров. Из них доятся 30. На 160 коров пять доярок, три скотника и один слесарь. Все они в последний раз получали зарплату в мае прошлого года. Рассказывает доярка Надежда Ульянова (27 лет):
-- Десять лет назад после восьмилетки закончила СПТУ-6 в Старой Руссе, стала мастером машинного доения. В 85-м же вышла замуж. Родила дочек, Лене сейчас восемь лет, Наташе – семь. Муж не работает, негде. У меня 30 коров, из них восемь телят. С мая не платят, дают только проценты. Еще муку, иногда сахарный песок, но мукой сыт не будет. На что живем? Больше взаймы. Пособие на детей дают. Хозяйство? Без него совсем бы пропали. Огород 15 соток, картошку сажаем. Корова есть, овцы и три ягненка. Были два порося – забили. Зарплата доярки – деньги, конечно, хорошие. Но если б их давали. И честно скажу, детей обуть-одеть этого мало. Скоро и мы магазины ломать пойдем. Другие лезут за водкой, а мы за хлебом. Живи, как хочешь. Государство нам показало икс.
Самый старый в Учно – "дом училки", Евдокии Михайловны Добровольской. Двухэтажный, со скрипучей лестницей. Внизу кухня и курятник. Вверху, на кровате, сидела сухонькая востроглазая старуха. Перед зеркалом, на трюмо Петр I из мрамора и фарфоровая балерина. В углу образа. Евдокии Михайловне 87 лет. В Учно с 44 года. 35 лет в школе. С мужем прожила 57 лет, он умер несколько лет назад. Пенсия... Большая часть ее ушла перед зимой на покупку дров.
-- В том беда, -- говорит Евдокия Михайловна, -- что поговорить не с кем. А положение у нас в стране неважное. Село какое богатое было! Теперь разор.
Евдокия Михайловна подробно рассказала, как выбирала из многих кавалеров мужа, сколько бутылок водки взяли с нее за дрова, про слуховой аппарат, который выписали в Волоте, но никак не получить.
Евдокия Михайловна человек религиозный, все службы -- в храме, и все свое имущество, сад и дом завещала церкви.
Главными гостями новгородской деревеньки Учно и отца Анатолия были в эту зиму петербургские художники Евгений Перл и Андрей Филиппов. В притворе храма чадила буржуйка. На лесах с утра до поздней ночи трудились Андрей и Женя. Бабульки приносили им молоко, солонину в тряпице и топили баньку. Через восемь дней в нишах над дверьми, на радость прихожанам, явились лики святителя Николая, преподобного Нила Столбенского и образ Спаса Нерукотворного на белом плате.
Предвесенье. Снег тяжел, с настом. Под наледью зеленая трава. На голых липах у храма галдят галки. Хорошо, забравшись утром на колокольню, слушать деревеньку, которая мычит, кукарекает, трещит пропеллерами и стучит колунами. А вот тот высокий за речкой Колошкой берег называется Варвариной беседкой. Там, говорят, встарь гуляли, жгли костры и таскали по кустам девок. Кто такая была Варвара и где ее беседка, никто не знает. Как никто не знает, почему Учно –Учно. Училка уверена, что от слова "учиться". Еще говорят: если скучно – езжай в Учно. Или в Вольные Дубравы, во Взгляды, в Заольховые в поселок Медведь, в Пуково, Еваново, в Жуково-Дубово, или – во Дворец Загородище.
Еще говорят, девок на выданье нужно откармливать гречневой кашей с молоком. Тогда щеки станут толстые, красные и красивые.
Как начиналась война
Этот очерк прошу принять как постскриптум к страхам деда Петра и бабы Евдокии из предыдущей главы.
Очерк написан накануне первой чеченской, во время так называемого осетино-ингушского конфликта, ставшего началом длящегося вот уже больше десяти лет кавказского кровопролития и террористических актов, свидетелями которых были все мы. Работая над ним, вспоминал чьи-то слова: когда страна убивает своих граждан, она называет себя Родиной. Я привел слова Дудаева: будет война, но не верил ему.
Вот как она начиналось.
В парке Косты Хетагурова бабье лето, тепло, пахнет прелым. Чудесно, вырвавшись из первых ленинградских сугробов, смотреть на гусей-лебедей в прудах, на тонкогубых девиц, которые целуются на скамейках с аккуратными мальчиками. Вечность у них впереди, и, кажется, зимы никогда не будет.
Парковым дорожками ходят из гостиницы "Владикавказ" в Совмин, в штаб по ЧП аккредитованные журналисты, военные и всевозможные гражданские спецы. Туда семь минут, и обратно семь.
Горничная: что, милый, журналистик? (выговор Саратовской губернии). Ты помалкивай, помалкивай. Тут за неделю до тебя на этаже жил, тоже молоденький, что-то в телефон диктовал, так на месте убивать начали. Он – в номер, и там нашли (приглушив голос), изверги. На ус мотай, а молчи, молчи.
Вечером в номер ввалился помятый полковник в полевой форме, выложил на тумбочку диктофон.
-- Кагэбэшник, что ли? – спрашиваю.
-- Никогда им не был. А ты? Черт с тобой. Выпить хочется. С подчиненным. Извини, по горам набегался. Полчаса как от пулемета.
Полковник выстирал носки и ушел пить водку.
Владикавказские газеты: «банды ингушей ворвались на территорию Осетии. Жгут дома, заживо расчленяют детей, убивают, насилуют женщин и детей… Перед их зверствами меркнут все мерзости маньяка Чикатило…», «скажу больше: нечасто видели мы, чтоб нам улыбались ингушские дети. Они всегда старались порезать в автобусе сиденья, поцарапать стекла…», «пусть отравой станет вам хлеб…», «с этим народом совместное проживание исключено…», «патологическая ненависть к осетинам…», «народ Осетии благодарен российскому руководству…», «…так что, несомненно, есть необходимость говорить о коллективной ответственности всей ингушской нации за совершенные на земле Иристона злодеяния», «…и пусть, наконец, поймут эти убийцы из Назрани…"
Кровавая статья
О том, что есть на свете Ингушетия, Россия вспомнила детом 92-го: в июне вышел Указ президента РФ об образовании Ингушской республики. С момента провозглашения независимости Чечни прошел почти год. Почему тянули? Можно сказать: страна большая, за всеми не уследишь. Так или иначе, но почти год кавказское захолустье существовало, представляя собой нечто среднее между республикой и сельсоветом: границ нет, государственных институтов нет, ничего нет. Ингушетия доила коров, качала нефть (старики вспоминают: на два штыка копнешь – хоть ведром черпай), выращивала картошку и кукурузу Еще Ельцина вспоминала – добрым словом. Как накануне выборов в президенты приезжал в Назрань и на той самой площади, где сейчас стоит толпа беженцев, выступал: исконные земли отдам, не кровопролитно, а миром. Ингуши проголосовали за него – как один: «за» – 95 с копейками процентов -- больше, чем в Свердловской области. Этим фактом гордились. До последнего времени.
Весной вышел Закон о реабилитации репрессированных народов. А в нем шестая, как теперь выяснилось, кровавая статья – о возвращении земель. Ингуши ждали, что земли, с которых в 44-м депортировали в Казахстан , из Осетии обратно возвернут. И уж, конечно, отменят запрет на прописку в Пригородном районе, а он существовал с 81-го года. С тех пор ингушам было продано легально и нелегально до 80 процентов всех земельных участков района.
Этот грязный поселок – и есть столица провозглашенной июньским указом Ельцина Ингушской республики? Один техникум, несколько сельхозрайонов, ни одного высшего учебного заведения, ни одной гостиницы. Одно отделение связи на всю "столицу", один табачный киоск, одна столовая, которая теперь от зари до зари кормит беженцев, а их в Назрани и окрестных селах около 50 тысяч – практически все ингушское население Северной Осетии. Где ночуют – бог весть. С утра до ночи стоят на грязной развороченной гусеницами танков площади перед райсоветом. Уже месяц стоят. Не митингуют – говорят, говорят, вспоминают, кто где был в ТЕ дни, где работал, у кого какой БЫЛ дом… Что дома!.. Что – ценности? Имущество? Корова? Добро? Живот? Если о брате, о жене, о сестре, о детях многие из них говорят в прошедшем времени, переходя с ингушского на русский, оба языка – родные.
1992 год, ноябрь, 21-е число. После начала "конфликта", о котором я приехал писать, прошел 21 день. Сводки центральных газет и ТВ констатировали "хрупкий мир" при "сохраняющейся еще напряженности и противостоянии сторон".
Будний день. В Пригородном районе, контролируемом миротворческими российскими войсками, пылали подожженные минувшей ночью ингушские дома; неопознанный БТР расстрелял трактор, убирающий с поля трупы коров, тракторист взят в заложники; в Назрань приехал Шахрай; российские солдатики меняли патроны на водку и расстреливали гусей; в Назрань из владикавказского морга привезли трупы для выдачи родственникам.
Шахрай выступал на площади. Корреспонденты в различных ракурсах фотографировали внимающих ему живописных стариков с белыми бородами и белыми же лентами на папахах (знак совершения хаджа в Мекку). В гараже за райсоветом лежал труп женщины с выжженной паяльной лампой грудью. Рот разорван последним криком, скрещенные головешки рук – голыми руками защищала себя от направленного огня.
Будний день. Последнее прости "экскурсионному" БТР, увозящему коллег в путь обратный во Владикавказ, где есть ресторан с водкой, пруд с белыми лебедями, где на скамейках лежат желтые листья и девушки умопомрачительно красивы.
Когда увезли Шахрая, я подошел к ингушу невнятного вида и возраста и попросился на ночлег.
В Ингушетии готовились к войне. В неизбежности ее здесь никто не сомневается. Готовятся спеша, но не торопясь: с прибаутками, как работу делают, как дом строят. Многие выписывают из российских глубинок семьи. Будем умирать вместе. Чаша переполнена.
Нет, не к войне готовятся. Готовятся умирать. Спокойно и просто. Тот, кто загнал исстрадавшийся ссыльный ингушский народ в тупик мести, прекрасно знал и характер его, и меру наполненности подносимой к губам чаши.
Российским оружием досыта наелась Чечня. Северная Осетия создала свой ОМОН и национальную гвардию. И в Назрани тоже сообразился свой оружейный рыночек. Сначала "черный", потом – вполне "белый", так, небольшой скромный базарчик под открытым небом возле заправочной станции. АК-74 – 110 тысяч рублей, ручная противотанковая граната – 3,5 тысячи рублей, простая "лимонка" – 1000 рублей. Из сложенных в горку "лимонок", как из яблок, торчали ценники. Знакомый рассказывал: проезжая, спросил, шутки ради, насчет зенитного комплекса. Торговец закудахтал: вах! Только что взяли, завтра пораньше приходи.
В дни конфликта цены утроились. За автомат отдавали кто корову, кто машину.
В чутье кавказским торговцам не откажешь: каждое происшествие – что во Владикавказе, что в Пригородном, что в Ингушетии – трактовалось средствами массовой информации и, уж конечно, людской молвой как национальный конфликт. Назрань утверждает: за минувший год во Владикавказе убито 36 ингушей, и ни по одному факту преступления уголовное дело возбуждено не было.
Далее события развивались так.
Сентябрь 92-го. Россия прекратила воздушное сообщение всех своих городов с аэропортом Грозного. По данным штаба ВС ЧР, на границах Чечни и в Ингушетии начинается сосредоточение военных сил РФ: оборудованы посты, отрыты окопы, расставлены снайперы. Но, замечает штаб, "отношение их к местным жителям дружелюбное, обещают не стрелять".
Октябрь, начало. Аэропорт Владикавказа приобретает статус международного.
Октябрь, середина. Представитель ВС РФ в Ингушской республике Виктор Ермаков заявил, что готов сложить свои полномочия, если Россия проявит медлительность в определении границ Ингушетии. Чувствуя грозу, Ермаков подчеркивает необходимость немедленного издания президентского указа, который бы регламентировал точные сроки передачи ингушам земель, принадлежавших им до депортации.
Москва молчит.
На улицах Ингушетии и Владикавказа говорят о войне, называют сроки.
Октябрь, 21-е. В повестке дня ВС РФ обсуждение вопроса о границах Ингушетии. Намечалось…
Октябрь, ночь с 20-го на 21-е. БТР ОМОН СО ССР, патрулировавший у села Октябрьское (Северная Осетия), раздавил 12-летнюю девочку-ингушку.
Октябрь, 22-е. В 4 утра на окраине поселка Южный (Владикавказ) у автомобиля ЗИЛ-131 найден труп ингуша. Деньги – 57 тысяч рублей – остались нетронутыми. Через несколько дней обнаружен труп его брата. Убийца – офицер милиции, русский, из-под стражи бежал.
Октябрь, 22-е, 18.30. БТР без бортового номера ворвался в поселок Южный и открыл стрельбу из пулемета. Убит один ингуш. Завязывается перестрелка.
Октябрь, 23-е, 1.30. Южный, четыре бронетранспортера, в одном из которых находился народный депутат РФ, заместитель министра внутренних дел Северной Осетии Т. Батагов, ведут бой с ингушами, организовавшими вооруженную охрану поселка.
Октябрь, 23-е, день. Митинги ингушей в Пригородном, образование общественного координационного совета, который заявил, что согласен проводить патрулирование сел вместе с российскими войсками.
Октябрь, 23-е. На аэродромы Нальчика и Беслана прибывают военные самолеты. Штаб оперативной группы ВВ МВД РФ утверждает, что рейсы плановые, с продуктами.
Октябрь, ночь с 31-го на 1 ноября. В России началась гражданская война.
Война – не конфликт. Не война – мясорубка.
Рауф Ахмедов, военный корреспондент газеты "Северный Кавказ", очевидец войны первых дней, пишет стихи, которые и читал мне ночью в гостинице, там, далеко, во Владикавказе:
-- Знаешь, Костя, мне все представляется, что Кавказ – это хрустальный город, в который ворвалось стадо свиней.
-- У них есть имена?
-- Есть. И ты знаешь. Бесы. Не ищи здесь правды на какой-то стороне, нет ее, правды.
N., ингушский "боевик", чью голову оценили в 50 миллионов рублей:
-- Наши старики говорят: надо было в любом случае сохранить людей. Надо было терпеть. Если бы вас заставили грызть землю, надо было бы грызть землю, но сохранить свои семьи. Им возражают: много трупов, слишком много унижений… Они молчат. Ты русский, разбирайся сам, только смотри и не закрывай глаза. Знаешь, в первые дни конфликта в больницы Назрани привезли трехлетнюю девочку. Взрывом снаряда ей оторвало ноги. "Там остался папа, теперь, пожалуйста, привезите папу", -- сказала она. Смотри сам… Я не знаю… Я уже не могу…
На машине с чеченскими номерами мы ехали в Грозный. Я – к Дудаеву, ингуши – за минометом.
От Владикавказа до Назрани – как от Петербурга до Репина. В одну смутную ночь репинцы, сошед с ума, вооружились чем ни попадя и объявили соседу-мегаполису войну. Тьма питерских газет забилась в истерике: "агрессия!", списки (под копирку) конспиративных квартир обитателей Репина, а также их близких и дальних родственников розданы ОМОНу и спецназу. Личный состав воинских частей поставлен под ружье. Дикторы СПб ТВ говорят о необходимости формирования из числа патриотически настроенной ленинградской молодежи народного ополчения. Автоматы Калашникова выдаются практически все желающим. Патриоты города, заполучив оружие и бледные копии списков, разъезжают на грузовиках от Горелова до Парголова, выявляя тайные берлоги врагов. Берлоги явные уже очищены до последней паркетинки и заняты теми, кто посволочней и поухватистей. Некогда отдыхавших в Репине юристов, врачей, писателей и прочую контру сгоняют на стадионы, ими забивают подвалы, окрестные свинарники и овощехранилища.
Тем временем репинские экстремисты, вооруженные до зубов бутылками с зажигательной смесью, заявляют о своих претензиях на правый берег Невы. На SOS многострадального Питера откликается Пентагон. Звездно-полосатый штаб монтирует свои компьютеры в апартаментах Смольного. Над городом барражируют звездо-полосатые вертолеты. Час "икс", бросок, артобстрел, "Алазань" рыхлит дюны и прореживает пролески, армада входит в Репино, как нож в масло, еще бросок – и оказывается за Выборгом, у финской границы. А за железной спиной миротворцев идет ополчение, которое чаще да гуще – убийцы и мародеры: мало ли подонков-то в Питере! Жгут и насилуют, грабят и куражатся. Война все спишет, газеты – оправдают.
Владикавказ, Назрань… Та же Россия, те же учебники географии, тот же абсурд.
-- Мы ничего не знаем. Ребята гибнут за так. Газет нам не дают, ничего не объясняют. Только приказ – занять рубеж, -- говорили мне солдаты армии российской, миротворческой.
Миротворцы… До их ввода на территорию Пригородного района количество убитых с той и с другой стороны едва превышало сто человек. После – тысячи. Не считая тех, кто остался без крова, -- десятки тысяч – не считая пропавших без вести. И можно ли считать наступление – миротворчеством? Кто дал приказ наступать? Почему те, кто шел по следам наступавшей армии, чинили беззаконие нагло и беспрепятственно?.. Зачем для поддержания чрезвычайного положения необходимы наступательные бомбардировщики, установки "Град"? По одной из версий, генерал Савин подал в отставку после того, как его требование приказ о наступлении дать в письменном виде, удовлетворено не было. Москва ограничилась приказом устным.
В чем же теперь состоит миссия российской армии?
Говорит Геннадий Горелов, народный депутат РФ:
-- Осетинская машина пропаганды с молчаливого благословения руководства республики нагнетает истерию невозможности совместного проживания с ингушами. Русские солдаты, выходит, нужны для поддержания этнической чистоты Северо-Осетинской республики. Не слишком ли это дорогое для нас удовольствие – охранять идею этнической чистоты и спокойствие товарища Галазова российскими штыками? Вернувшись в Москву, наша депутатская группа будет говорить о необходимости вывода из зоны конфликта войск Федерации.
Этот разговор состоялся в Назрани. По ночам над Бесланом гудели "транспортники", а через столицу Ингушетии шли к границам Чечни колонны российских войск. Безоружные люди садились цепочкой поперек дороги, танки разворачивались на 180°, оставляя на асфальте характерный след гусениц. Это – свежие, необстрелянные части. Те же, что принимали участие в боях, в большинстве своем отправлены к местам постоянной дислокации: слишком много свидетелей на каждый квадратный метр.
Как сами ингуши относятся к миротворцам? Нелояльно. Как к оккупантам, со сдержанной злостью.
Вывезенные из Пригородного дети, заслышав шум вертолета, прячутся под кровать, ждут, когда упадет "бомба". Но зачем растут – знают твердо. "Отомстишь ли? Боишься ли их?" – треплю по голове семилетнего мальчика. Мальчика смотрит на меня, улыбается смущенно. Его вывезли из Владикавказа в хозяйственной сумке, его мать разделила участь сотен и сотен заложниц…
Магомед, 23 года: "Я участвовал в боевых действиях с первого дня. Мы спокойно могли ворваться во Владикавказ. Но пришли старики. Говорят: держите позицию. Держим. На третий день заговорили танки. В следующий раз будет не так. Хватит, наслушались стариков. Их потом привозили… руки связаны, горло перерезано, бороды вырваны."
N., ингуш, кадровый офицер: "Я приехал позже. Неужели ж, если б агрессия готовилась заранее, такие, как я, специалисты не знали бы? Была стихия. Стихия, спровоцированная Москвой. Мы знаем имена – кем. Это все фиксируется, это все приговоренные люди. И ты свидетелем этому будешь".
Гирей, вице-президент российской ассоциации тхэквандо, все его оружие – видеокамера (автомат не достал), которой снимал, как вертолет обстреливают ракетами ингушское село. "Глаза-то я закрыл от страха", -- смеется Гирей.
Магомед А., 30-летний музыкант, тонкий, манерый. Переехал в Назрань из Англии, где работал последние два года. Рассказывает: "Играли кантри, всем нравилось. Теперь наш народ долго не будет ни петь, ни танцевать… В рублях всех сбережений тысяч двести получилось, всё, как и все, отдал в фонд республики".
Джамурза, 70 лет. "23 февраля 44-го выгнали нас на площадь. Берия был. Погрузили в "студебеккеры", а там в теплушки, и в Казахстан. Выбросили, как собак, в голой степи. Много народу тогда померло. У женщин в вагонах лопались мочевые пузыри: наши женщины не могут позволить себе сходить при мужчине… Теперь вот третий раз обжился, и – на! Ничего… Русские уйдут, а Ельцин не памятник, чтобы вечно там сидеть. В Дачное до сих пор больших начальников возят. На дачу Берии. А там ступени в бассейн нашими могильными плитами выложены. Ничего, вернем свои кладбища. Бог на небе, народ на земле. А сыновья отомстят".
Выдавать их невыгодно, хоть и доходит цена выкупа до пяти миллионов рублей. Они очевидцы. Того, как в свинарнике Майрамадака насиловали женщин на глазах у детей и расстреливали, вложив в гениталии ствол автомата. Как экскаваторами закапывали полуживых, как посреди цивилизованного, кажется, города жгли дома чужаков.
Встреча в Назрани, старший следователь Советского РОВД Аза Бедоева: "31 октября прихожу домой, выносят вещи, афганские ордена брата. Приставили автомат к виску. Я им: «Стреляй, но знай, что за меня ответишь»".
В заложники был взят даже 82-летний ингушский писатель Идрис Базоркин, живший во Владикавказе. Освобожден только после личного вмешательства президента Чечни.
В дни моей командировки Сергей Шахрай заявил, что в заложниках остаются 58 осетин и 74 ингуша. Однако ни та, ни другая сторона цифрам не верит. Как никто не верит, что предложение Шахрая обменять по принципу "всех на всех" будет когда-либо реализовано. Народные депутаты РФ, с которым я говорил, возмущались: как так! места, где содержат заложников, известны, количество охраны – тоже, так почему не взять взвод спецназа и не освободить людей?
Пробовали так поступить. В Сунже. Поехали. И нашли 12 теплых еще трупов.
-- Тех, кого взяли во Владикавказе в первые дни, -- интеллигенция, цвет нации (все там работали, в Назрани-то негде) – ни один не вернулся, -- рассказывал начальник охраны Аушева майор Тангиев.
-- Допускаете ли, что ингуши расстреливали осетинских заложников?
-- Сейчас у нас в Назрани, в КПЗ, сидит одна сволочь, ингуш Б-ов. Прибежал на пост, к парню. Твоего отца, говорит, убили. Тот – в дом, в доме заложников 23 человека. Поднял автомат и спустил всю обойму. Этот самый Б-ов – к осетинам. Так и так, ваших заложников расстреливают. В итоге – 60 трупов на его совести.
Политики
Руслан Аушев, Герой Советского Союза, глава временной администрации Ингушской республики:
-- Единственный выход – введение в Пригородном районе федерального или президентского правления, возвращение беженцев в свои дома, пусть – сожженные, возвращение на свою землю.
-- Осетия твердит: проживание с ингушами невозможно.
– Это их желание. Они что, хотят жить в безвоздушном пространстве?
-- Какую роль сыграли в этих событиях российские войска?
-- Страшно, что русская армия расстреливала мирных людей…
-- Видит ли Ингушетия себя вне России?
-- Об этом никто не задумывается сейчас…
-- Вы лично как считаете?
-- Лично? А с кем тогда? С кем?
Ахсарбек Галазов, председатель ВС СО ССР: "Кровавая трагедия в Пригородном районе полностью на совести лидеров ингушского национал-экстремизма, исказивших историю, затуманивших мозги представителям своего народа и снабдивших российских законодателей абсурдной идеей о возвращении родины своих предков…"
Мовлади Удугов, министр печати Чеченской республики: События в Пригородном – на совести воротил ВПК России. Посмотрите: Таджикистан, Цхинавал, Абхазия… У изуверов один почерк: перерезанные горла, вырезанные подмышки и половые органы, те же издевательства над женщинами, над мертвыми…"
-- Вы хотите сказать, что все это творили профессиональные провокаторы, некое спецподразделение, скажем, российского КГБ?
-- Я уверен в этом. Ингуши стали разменной монетой российской политики на Кавказе. Вся акция спланирована и осуществлена российским руководством. Ингушетии было тайно обещано, что если она займет всю территорию Пригородного, Россия посмотрит на это сквозь пальцы. Они так и сделали. А Россия ввела танки. Мишенью была и остается Чечня.
Джохар Дудаев, президент Чеченской республики:
-- Мы прекрасно понимали, что нас втягивают в конфликт, провоцируют. Эта акция планировалась задолго до непосредственного начала событий. Решение на переброску войск не принимается в один день, его утвердил министр обороны России. Прорыв должна была осуществить танковая дивизия, развить – мотострелковая. Вот карта военной операции России против Чечни, вот запись перехваченных нами переговоров российских офицеров о передачи бронетехники Осетии…
-- Где вы взяли карту?
-- Мы, военные, без карт не можем… Это целая армия… Переброшена авиация, предусмотрено бомбометание… На аэродром Беслан накануне событий приземлились МИГи-29, СУ-27, СУ-24… В Кизляр переброшены мотопехотные войска… Правда, с дисциплиной у них неважно… Это – крупномасштабная вооруженная операция…
-- У вас нет сомнений на этот счет?
-- Ни тени сомнения. Ни малейшей.
-- Цель – война с Чечней?
-- Они без объявления войны хорошо справляются. Разве они пойдут на честное объявление войны?
-- Что же остановило танки?
-- Танки может остановить только сила. И танки, и мотопехотные части… Мы такого вероломства не ожидали… Хотя ожидали всего. Войска были остановлены при подходе к Давыденко. И могу вас заверить, что они были бы уничтожены за полчаса… Если бы мы разобрались… Может быть, и к счастью, что не разобрались…
-- Каким политическим силам в Москве это, по вашему мнению, было выгодно?
-- Это было выгодно команде Ельцина. Разыгрывать эту карту взялся ВПК. Один из кандидатов на пост – Хижа… Его надо было бросить под танки, отвлечь внимание общественности России и разжечь очаг войны. Нужно было организовать вооруженную акцию против какого-нибудь народа, показать жесткость, на которую способна Россия. Этой жертвой оказались ингуши.
-- Насколько мне известно, ни один чеченский доброволец в боевых действиях в Пригородном участия не принимал. Чечня объявила о своем нейтралитете к этим событиям. Значит ли это, что вы оставили идею Вайнахской республики?
-- Никогда! И не только Вайнахской, но и всего Кавказа… Единство при свободном волеизъявлении народов и выборе пути – такова идея Кавказской республики. А ингуши… Хотят в Россию – добрый путь, а захотят в Чечню – добро пожаловать. То, что произошло в Пригородном, -- это удар по нормам морали всего мира. Единственный способ обуздать Россию -- поставить вопрос о ее пребывании в ООН, в Совете безопасности. Россия должна вывести свои войска с Кавказа, и его народы решат свои проблемы очень просто…
(Этот разговор состоялся около часа ночи в резиденции Дудаева, в Грозном, на десятом, что ли, не помню теперь, этаже Президентского дворца, ныне стертого с лица земли. Дудаев показался мне похожим на Хлестакова – бравада, пафос, пижонские усики. «Где карта этих самых будущих военных действий России против Чечни?» – спросил я его. «Она здесь, -- Дудаев приложил кулак к сердцу. – Она умрет вместе с президентом!» Я смеялся про себя: весь дворец набит веселой, расхристанной, с Калашниковыми чеченской молодежью, в холле перед его кабинетом человек тридцать – охрана-не охрана, без униформ, та же веселая молодежь. Кто будет убивать Дудаева, как, кому это надо? Тогда я не верил, ни насчет карты, ни насчет войны. – авт.)
Заключение
Год назад в воздухе взорвался самолет генерал-майора Суламбека Асканова, ингуша, знаменитого летчика-испытателя. Он был первым, кому присвоено звание Героя России. За день до смерти он сказал: пусть не думают, что защитить мой народ некому, кто тронет – пожалеет. По легенде, он сказал это генералу Дудаеву. В народе считают, что эти слова стоили ему жизни…
Тупик мести, конец: "Пусть нас всех истребят, тогда и вопросов не будет, -- говорят здесь, -- лучше уж пусть нас истребят".
Надо знать ингушей, чтобы представить, чего стоили их самолюбию такие слова: "Бедный мы народ, без матери, без отца…"
Ингушетия, ограбленная и оболганная падчерица в семье. И победная улыбка Северной Осетии, и страх ее, и высокомерный нейтралитет Чечни.
И над – вечный жандармский орел – Россия.
Владикавказ – Назрань – Грозный, Москва – Санкт-Петербург, ноябрь 1992 года
(Под этой статьей, опубликованной в газете «Час пик», была следующая приписка, которую все-таки, пожалуй, уместно и здесь привести:
«От редакции. Так случилось, что этот материал нашему специальному корреспонденту Константину Крикунову пришлось писать дважды. Буквально через несколько минут после того, как была готова рукопись (это произошло воскресным вечером), на него было совершено вооруженное нападение, репортер был жестоко избит, блокноты, черновики и диктофонные записи исчезли… Обычный грабеж? Может быть. Но, по словам спецкора, серия странных происшествий и "совпадений", предшествовавшая нападению, дает основания выдвинуть и другую версию. Репортер не исключает, что "компетентные органы" могли быть заинтересованы в его записях, сделанных во время командировки, так как своих контактов с "боевиками" журналист не скрывал, как не скрывал и своей позиции, отличающейся от официальной версии событий в Осетии и Ингушетии…»)
Монастырский дневник
260-й километр Мурманского шоссе. Льет крещенский дождик. Откуда льет – не видно, потому что вечер.
-- Где тут монастырь?
-- Там, -- женщина махнула рукой.
Крепость, высокая глухая стена, ворота. На фоне мутно-серого небо, в котором что-то совершалось и двигалось, купола казались черными.
Лавки и трапезный стол сколочены из оструганных досок, на столе – селедка в кружевах лука, вареная картошка, оливки.
Отец Лукиан, монах и настоятель монастыря – человек огромный и веселый, отодвигает локтями от себя тарелки.
-- Ну-ка, дайте ему в глаза посмотреть. Да вы ешьте, пожалуйста, ешьте!
Я ем. Слушаю его южную скороговорку. На Русском севере о. Лукиан, 33-летний священник из-под Одессы, за последние семь лет основал и возродил: храм св. муч. Веры, Надежды, Любови и матери их Софии в Петербурге, Покрово-Тервенический женский монастырь в Лодейнопольском районе (там сейчас подвизаются 30 матушек, выращивают коров, капусту и гладиолусы); скит в Пирозере (храм Неупиваемой чаши, где те же тервенические сестрицы молитвами лечат алкоголиков). Полтора года назад о. Лукиан и трое послушников приехали на развалины монастыря св. Александра Свирского и стали здесь жить. Разгребали кирпичи и вешали замки на корпуса и церкви монастыря, где русский народ еще не дограбил недограбленное за минувшие 80 лет. Хороша картинка: один монах, трое послушников с котомками, и – сооружение, мощью сравнимое с Петропавловкой, если бы она, не дай бог, лежала в руинах.
Я знал об этом, и монах Лукиан рассказывал о другом: что барахлит в его старухе-"Ауди" и что нет денег к матери на Украину съездить.
Я сочувствовал. Меня отвели в келью. Библия (почему-то на французском языке), узкая железная кровать, синенькие обои, печка. Я завел будильник, как сказали, на 5.30.
В лето 6957 года от сотворения мира, в месяце июне, в 15-й день, то есть, в 1448 году от рождества Христова, в селении Мандера Олонецкой страны, в семье Серафима и Вассы родился мальчик. Назвали мальчика Аммос. Рос, сторонился сверстников, всегда имел плачевное и печальное настроение. Пост, молитва и книги. В 26 лет, когда решили его женить, сбежал на Валаам, постригся в монахи с именем Александр и провел здесь 13 лет на хлебе и воде. Поражал монахов тем, что почти не спал и изнурял свое тело. Выходил ночью из кельи, раздевшись по пояс, и к восходу солнца был весь облеплен комарами и мошкарой. Или лежа на земле, словно не чувствовал холода. Кожа его, говорит летописец, сделалась такой жесткой, что не боялась и каменного ударения.
Отпросившись у игумена, ушел из монастыря и построил хижину в глухом бору, в шести километрах от реки Свирь, над озером Рощинское. Семь лет провел в одиночестве, пока на хижину отшельника не набрел местный дворянин. Монах Александр признался ему, что семь лет провел в безмолвии, питался травой, хлеба никогда не вкушал и плакал о грехах своих. Монах взял с него слово молчать. Но дворянин рассказал об этом всей округе. Пошли жаждущие, стали селиться поодаль, поодиночке, подражая своему учителю Александру. В 1504 году здесь был основан монастырь. Строил с братией храмы, плотину, мельницу, кирпичный завод, келии. Зимой и летом ходил в одной заплатанной свитке (подряснике), никогда не мылся, только руки, поражал монахов своей кротостью и прозорливостью. Скончался игумен Александр Свирский в 1533 году, 85-ти лет, похоронен в монастырском дворе и через несколько лет причислен к лику святых.
Русские цари почитали его своим молитвенником и заступником. Михаил Федорович отлил для мощей св. Александра 40-пудовую серебряную раку. Иоанн Грозный посвятил имени преподобного придел в соборе Василия Блаженного. Поклониться мощам и благодарить за победы в монастырь приезжал Петр I.
День первый. Умывальник в коридоре. Рядом – эмалированное ведро с надписью "Святая вода" и чашка. В 6.00 – еще темно – в храме св. Захария и Елизаветы началось Утреннее правило. Черные рясы, черные клобуки. В алтаре – непривычные небесно-голубые иконы. Через час открывают раку, и я прикладываю губы к желтой шуйце святого Александра.
В 7.30 завтрак. По ледяной и горбатой дорожке добираюсь к трапезной. Впереди, взявшись за руки, скользят, шатаясь, два подрясника.
-- Не сапоги нужно монахам выдавать, а коньки и лыжи. Что люди подумают! -- монахи не завтракать идут, а закусывать, -- слышу голос отца Лукиана. – Словно коровы на льду. Знаешь, почему именно коровы, а не лошади? Потому что лошади ноги подгибать умеют. Вот и балансируют. А коровы – нет, копыта у них и разъезжаются. Трудникам сказать – пусть первым делом песка посыплют.
Трапезная. Братия в подрясниках и о. Лукиан во главе стола. Каша на молоке. Масло "Рама" или черничное варенье намазывают на хлеб или булку. Крепкий чай, карамельки. Едят молча и быстро, завтрак или обед занимают 15 – 20 минут, не больше. За закусками и хлебом не тянутся через стол, а передают по кругу – кому нужно, возьмет. Молитва до и после, и на работу.
Своего хозяйства у монастыря почти нет. Если не считать разорившейся некогда больничной фермы, в которой монахи содержат 14 овец, 5 коз, одну курицу и одного кота. Летом собирают в окрестных лесах грибы и ягоды. В поселке покупают картошку. Все остальные продукты – в Петербурге, раз в месяц. Так дешевле. В ближнем Лодейном поле шаром покати. Продуктов нужно много. Подвизаются в монастыре шестеро монахов, четверо послушников, из Тервеничей приезжают инокини -- работать на кухне и в иконописной мастерской. Самая многочисленная категория – так называемые
трудники. Летом человек 30 – 70, сейчас десять. Им покупают мясо, монахи мяса не едят.
1905 год. Подвизающихся (иеромонахи, монахи, послушники) – 50 человек, богородники – 150 чел., из коих 40 малолетних – сироты из крестьян ближних приходов. Правило, аналогичное сегодняшнему: "каждый из братии, трудясь по мере сил своих на общую пользу, получает от монастыря все потребное для жизни". Работали в мастерских: столярной, слесарной, кузнечной, малярной, сапожной, переплетной, в огромном монастырском саду. Пекли хлеб, варили квас, прислуживали за старшими, больными и богомольцами. Утреня начиналась в 4 утра, а не в 6, как сейчас. И литургия каждый день, а не только по выходным.
Хозяйство: 108 десятин пахотной земли, 8 десятин под огородом, под покосами 141 десятина, под лесом – 5467 десятин. При монастыре имелось 40 лошадей и 100 голов рогатого скота.
Испокон веку, со времен св. Александра Свирского, монастырь был разделен на две части, на две как бы крепости – Преображенскую и Троицкую – расположенные "в одном или двух полетах стрелы" друг от друга. То есть метрах в пятистах.
В келейных корпусах Троицкой части с 60-х годов квартирует крупнейшая в регионе психушка. Храмы заколочены, и в купольные окошки на фрески падает снег, от мороза ложится иней.
Финны, оккупировавшие в войну эти места, в церквах ставили обогреватели, чтобы иконы не испортились и не замерзли. Большевики же разрубили топором уникальный алтарь, сбросили с колокольни восьмитонный колокол, который разбился вдребезги, уничтожили многопудовую серебряную раку (ее крышка хранится теперь в Русском музее) и в ходе ликвидационной кампании 1918 – 1922 годов увезли нетленные мощи св. Александра Свирского – дабы показывать в музеях для забавы и устрашения трудящихся.
Правда, говорят, сбрасывальщик колокола вскоре оглох, а весельчак с топором, разрубивший алтарь на щепки, ослеп. Судьба главной святыни – мощей – была неизвестна до последнего лета.
24 января грянул мороз 23 градуса.
-- Эй, блаженный, дай закурить, -- услышал я хруст шагов позади себя.
Наверное, вид у меня был блаженный. Я гулял у монастыря, наслаждаясь морозом, ярко-синим небом, солнцем и собственным днем рождения.
Плотник из Ленинграда. Приехал два дня тому после ночевки на Московском вокзале. Осталась комнатка, которую запер на ключ. Женщины и пьянство ему надоели, хочет поработать во славу Божью и затем стать монахом. Категории таких, как он, я доверяю с опаской. Они охотно вставляют в речь бороты типа "и земля здесь благодатная", или:
-- Что привело в монастырь?
-- Немощи наша. Дай закурить.
Или "и вот у меня было видение". Ну и др.
Как встарь, многие приезжают в монастырь работать за стол и крышу над головой. Потому что ни того, ни другого за стенами монастыря у них нет. Злая жена, безработица, алкоголизм, зиму переждать. Здесь дают стол и койку, работай и приходи на утренние и вечерние молитвы. За пьянку, воровство и драку попросят восвояси, дав денег на обратную дорогу. Раньше давали деньги на сигареты, теперь – нет, принципиально. Трудники, как и монахи, делают все: кормят скотину, ремонтируют кельи и храмы, носят воду и мусор, помогают по кухне, копают землю. Есть среди них категория "перекати-поле", годами кочуют из монастыря в монастырь, кормят братию баснями типа: "а вот на Валааме мне один старец сказал…", или "а вот у нас на Соловках печки делают – трехкупольные!" Есть среди них те, кому монастырь – спасение, пятый угол, которого в миру не найти.
Как, например, мой знакомец, 29-летний Сергей. Он исправно ходит после тяжелой работы на службу и стоит, склонив голову. За трапезой читает громко и внятно собратьям-трудникам отрывки из "Жития святых" и ест после всех. Сергей – бандит, рэкетир. В монастыре с лета. В Петербурге остались квартира, родители и любимая девушка. Летом Сергей стелил полы и в моей келье. А по специальности электромонтажник. Служил в ПВО, в Ленобласти. После армии пошел в охранники, в частную фирму. Парень приглянулся. Дали повышение. Объезжал точки и собирал деньги. Какие "точки" – магазины, фирмы или ларьки – не говорит.
-- У меня выходило когда как: до двух тысяч долларов в месяц. Если не отдавали – убивать не убивал, но настроение портил.
Попал в монастырь просто:
-- Когда старших взяли, я по счастливой случайности в кабаке сидел. И поехал не домой, а к тетке. Та отвела в храм Веры, Надежды, Любови. Оставила в свечной лавке свой телефон. Недели через две ей позвонили и сказали, что готовы меня взять. Я уехал, не оставив родителям адреса.
Теперь Сергей решает: "или монахом, или когда все уляжется – в город, жениться, родить детей".
Самой пронзительной для меня была история повара Нины Дмитриевны, которую все называют, как инокиню – матушкой. С апреля, без выходных, с 5.30 до 10 – 11 вечера она на кухне. До этого на кухне Тервеничей, до этого на кухне Ново-Девичьего монастыря. Мечтает только об одном: на какое-нибудь время перейти в прачки, чтобы была возможность ходить на службы. Но послушание выше поста и молитвы, и матушка Нина терпит и ждет.
Нина Дмитриевна петербурженка. Муж чекист, подполковник, пил, развелась. Одна из первых прихожанок храма Веры, Надежды, Любови, открывшегося семь лет тому назад. Работала в шведской стоматологической фирме, все у нее было: квартира, машина, деньги. В одночасье все бросила: нового жениха, Петербург, работу, любимые некогда дамские романы.
-- Многие пролетают по жизни, так ничего и не поняв. В монастыре ничего не заработаешь – только спасение души. Но здесь очень хочется жить. В миру – нет. Иногда думаю: откуда у меня силы? Работаю вдесятеро больше. Но не валюсь с ног, как там. Покорять себя, смирять себя, конечно, очень трудно. Где-то прочитала: как ни тяжел крест, но дерево, из которого он сделан, выросло из твоего сердца.
В монахини Нина Дмитриевна не собирается. "Не все ли равно, в каких одеждах прийти к Нему". Летом собирает грибы и ягоды в окрестных лесах, зимой купается в проруби.
На дворе лютый мороз. А в трапезной, где трудится матушка, поют сверчки – за дощатой облицовкой, в три голоса. Я все думал – электричество жужжит, пока не спросил.
-- Внешне они очень противные, похожи на летающих тараканов. Но бить жалко. Я их веником гоняю.
В пятницу вечером на ферме, что в полукилометре от стен монастыря, родились два ягненка. Я пошел посмотреть. Возле хлева – две монастырские рождественские елки. Трудник Игорь, обламывая им лапы, говорил:
-- Любят их овцы. Но лучше бы, конечно, хвойную муку. Но молоть некогда. А знаешь, хвою опустить в кипяток, настоять, искупать ребенка – всю ночь плакать не будет.
Игорь зверовод. Место жительства – Карелия, лес. Третья жена с 9-летней дочкой уехала в Петербург, не сказав адреса. Продал дом, жил в сторожке, в лесу, пил. Летом-осенью собирает бруснику, клюкву и продает ленивым местным, которые перепродают их у станции. Рассказывал мне о видениях: про говорящие тени в сарае, про старика с золотой бородой до пояса, который сказал ему: "Ты не будешь болеть".
Был день-деньской, а поселковые домишки вокруг казались мертвыми, ни дыма, ни души, ставни закрыты. Старуха или женщина, закутанная, как старуха, как тень, как мышь в валенках, тихо пролетела через дорогу и растаяла в соседнем дворе. В поселке тысяча жителей. Треть из них обитает в психушке, треть – обслуга, а треть – старики. Поселок санитарок, судомоек, уборщиц. Когда-то монастырь был центром духовной жизни Русского севера. На Троицу приезжало до 40 тысяч паломников. Теперь центр и работодатель—психушка, а наставник – санитар.
Кособокий этот монастырский хлев показался мне единственной печкой посреди зимы. Мекают овцы, черные с белыми пятнами ягнята – ростом с вершок – уже встали на ноги и толкали лбами в грязный и мягкий мамкин живот.
Монастырь представился мне старым механизмом. Много лет он валялся в углу цеха и предназначения его никто не знал. Но вот некий любопытный слесарь, из молодых, перебрал, выточил новые винтики взамен проржавевших, заменил истертые приводные ремни, густо смазал солидолом трущиеся части. И заработала машина, сама на ходу узнавая, зачем и кем она была создана, сама же себе удивляясь, что ничего у нее внутри не тарахтит, не стучит и не защелкивает.
Настоятель о. Лукиан добивает свою "Ауди" на ухабах между Петербургом, Тервеничами, Свирьстроем, где недавно открылось подворье, и монастырем. Но обитель св. Александра Свирского – не Тервиничи, где сестры живут "на всем своем": у них и коровы, и огороды, и сады, и цветники, и мастерские. У свирской братии один свой доход – церковная лавка: свечки, иконки, книги. Этот доход не обеспечивает и сотой потребности монастыря: нужны кубометры досок, тонны цемента, тысячи и тысячи штук кирпича. Уже не говоря о пододеяльниках, наволочках, холстах, кисточках, компьютерах, электроинструментах, продуктах, подсвечниках, тарелках, блюдцах, сапогах, фуфайках…
Так вот, этот самый механизм вдруг поразился своему свойству все это к себе притягивать и расставлять по местам. Кто-то, чья дочь излечилась у мощей, взял да и пригнал машину бруса. Кто-то приволок компьютер. А безымянный питерский краснодеревщик "пришел в храм к св. Александру Свирскому, страдая 4-й стадией очень нехорошей болезни", и через месяц врачи ахнули: и следов болезни нет. Теперь взялся выстругать для мощей новую кипарисовую раку.
Я не проверял эти и десятки других монастырских рассказов о чудесах. Достаточно открыть историю любого монастыря, чтобы убедиться: так было всегда. Монастырям жертвовали исцеленные от недугов, поражений и побед, знать и черный люд, цари и крестьяне. Потому что дань монастырю – дань Господу, получишь взамен сторицей.
За полтора года отремонтирован храм св. Захария и Елизаветы. Готов к богослужению Троицкий собор. На Рождество братия перебралась в семь первых отремонтированных келий. А их в корпусе – около 200.
За все пять дней в монастыре я не слышал праздных разговоров и праздных топтаний.
Распорядок дня жесткий и одинаков для вех: подъем полшестого. Настоятель о. Лукиан или иеромонах Севастьян стучится в кельи.
-- Аминь, -- отвечает из-за двери просыпающийся.
Утренние молитвенные правила завершаются к семи, в 7.30 – завтрак с неизменной "Рамой", которую игумен Лукиан благословил вкушать даже братии. Заморское маслице, конечно, вольность, но монастырь строится, и ему нужны прежде всего рабочие руки, а не изнуренные голодом тени.
-- Это масло есть – подвиг совершать, -- смеется отец Лукиан.
Послушание, то есть труд в реставрируемых кельях, на скотном дворе, в столярной мастерской, на кухне и десятках других монастырских объектах продолжается до часа дня, до обеда. Праздношатающихся в эти часы не найти. Верещат дрели, рушатся старые прогоревшие печки, в иконописной мастерской поет псалмы Жанна Бичевская. Как-то на Троицу динамики подняли на колокольню, щелкнули кнопку "Play", и псалмы были слышны километра на три окрест: над поселком, где живут труженики психбольницы и бывшие охранники сталинского концлагеря (с 1946 по 1953 лагерь располагался в монастырских стенах и храмах), над холодными озерами, над черным лесом. Из Лодейного Поля, приезжали школьники с учителями. Крестились неумело.
В 13.00 обед и затем до трех отдых. Вырвавшись из сумасшедших ритмов петербургской жизни, и я в монастырские дни не пренебрегал тихим, как в детском саду, часом за метровой толщины кирпичными стенами кельи. Простит меня святой Александр – с "Житием" в обнимку.
Вторая половина рабочего дня продолжает до семи, до ужина. С девяти до десяти – Вечернее молитвенное правило. Час отхода ко сну не установлен ни для трудников, ни для братии. Однако, как и во время св. Александра Свирского, монахам ходить друг к другу в гости и вести праздные беседы не положено. Преподобный в этом случае не давал своего благословения на сон грядущим, а, стукнув кулаком в дверь болтунов, уходил сердитый.
График может нарушаться, если в ворота въедет, скажем, машина с цементом. Тогда и баня (по пятницам – трудники, по субботам – монахи), и Правила, и ужин – все отменяется. Подвизающиеся машут лопатами и глотают цементную пыль до поздней ночи.
Развлечений в монастыре нет, компьютер играми не заражен, телевизор есть, но включают его только по воскресеньям, и ненадолго.
Вопрос: -- Желаешь ли сподобиться ангельского образа и вмененну быти лик монашествующих?
Ответ: -- Ей, Богу содействующу, честный отче.
Вопрос: -- Вольною ли мыслию приступишь ко Господу?
Ответ: -- Ей, Богу содействующу, честный отче.
Вопрос: -- Не от некия ли нужды и наития?
Ответ: -- Нет, честный отче.
Вопрос: -- Пребудешь ли в монастыре в постничестве даже до последнего твоего издыхания?
Ответ утвердительный. Как и на все последующие: о послушании, терпении, девстве и целомудрии. Эти обеты постригаемый в монахи обязуется хранить до самой смерти.
Перед постригом, который происходит обычно после вечернего богослужения, послушник, облаченный в белую рубаху, проползает на животе или на четвереньках до амвона и трижды раскидывает крестом руки по полу храма. Трижды настоятель роняет на пол ножницы, как бы желая узнать твердость принимаемого решения. Затем, когда клок волос выстрижен, послушник получает новое имя. И вместе с ним параман (четырехугольный плат), подрясник, пояс, рясу, мантию, сандалии, клобук и четки. Ночь ли, или пять дней и ночей (по старому требнику), не снимая с головы клобука, со свечой и крестом в руках, новопостриженники читают молитвы. После чего можно снять клобук, выйти из храма и приветствовать свое новое имя и новую жизнь, в которой только три правила: безбрачие, послушание и нестяжательство.
Так было тысячу лет назад, так и теперь.
Я спрашивал юных монахов и послушников о значении слов "монашеский подвиг", о добре и зле, о предыдущей из жизни в миру, о нынешних соблазнах и бремени обетов. И вечер за вечером понимал: постриг – не удар топором по собственной судьбе, а путь.
-- От чего они там спасаются, скажите на милость? – щурился на меня Михал Михалыч, врач мужского отделения психушки, куда пошел на экскурсию в последний день командировки.
-- Вопрос поставлен неверно, -- отвечал я, вооруженный пятью вечерами монастырских бесед. – Не "от чего", а "что". Душу спасают. Свою бессмертную душу.
В монашестве братия не видит подвига. Убеждены: в миру труднее. Но у каждого свой крест.
-- Считают, что в монастырь уходят только неудачники, уродцы и импотенты. Нет же. Просто каждый так или иначе на своем жизненном пути принимает усилия, борется со своими страстями. Здесь эта борьба идет более концентрированно, целенаправленно, что ли. Трудно, конечно! Так не бывает: постригся, принял обеты и стал чесать затылок: что же дальше? Вся внутренняя работа произошла до. Постриг – только ее внешняя форма, -- говорит о. Адриан.
Ему 24 года. Ленинград. После армии работал в строительной фирме, так случилось, -- в храме св. муч. Веры, Надежды, Любови и матери их Софии. Затем строил монастырь в Тервеничах. Принял постриг год назад. Он – келарь, то есть занимается продовольственной частью. Еще и гид, когда в очередной раз приехали школьники, водил их по пустым храмам Троицкой части (там, где по периметру психушка) и рассказывал о былом и будущем великолепии монастыря.
-- А если монах запьет, или еще чего похуже?
-- Один раз скажут, другой. Потом напишут вольную, иди на все четыре стороны, -- объяснил мне 23-летний брат Алексей, рясофорный (уже имеющий право носить рясу) послушник.
-- Были случаи и похуже. Монахи уходили в мир, обзаводились семьей. И вновь рвали с миром, шли в монастырь, становились святыми. Потому что монашество это клеймо.
Мама брата Алексея работала на Кировском заводе, отец милиционер. Кораблестроительный институт, увлечение восточными религиями. На пятом курсе не стал писать диплом, а ушел в монастырь. Смеется:
-- Вот прихожанки охают: как же вы, мол, такие молодые, красивые и в монахи ушли? "А как же монахам красивыми не быть! – отвечаю я им. -- Мы же Богу служим. Отцу красоты».
Когда спросил его о будущем постриге, глаза сверкнули:
-- Горит все! Но терпи. Это уже как настоятель решит.
Основное монашеское послушание брата Алексея – уставщик, следит за правильным соблюдением устава во время служб.
-- А что, брат Алексей, -- спрашиваю, -- положим, захочется Вам апельсин купить или книжку?
-- Цитрусовые полезны. А на книжку можно денег у настоятеля испросить.
Ни собственных, ни карманных, никаких других денег, как и личного имущества, кроме одежды, у монашествующих не водится. И, говорят, не нужны они. Как и всякие другие кандалы: дач, машин, любовей и прочих земных пристрастий. Даже едят быстро не потому, что времени нет, а чтобы не услаждаться вкусом, что грех.
Пропуская трапезы и службы (помните: "Послушание выше…"), днями и ночами напролет трудится в иконописной мастерской матушка Макария, приехавшая в монастырь из Тервеничей. Мирская профессия – реставратор альфрейной живописи. Ей 24 года, приняла постриг год назад, ни один из монашеских обетов не считает обременительным.
-- Только вот с нестяжанием трудновато. Но без книг не обойтись.
Любит Пушкина, любит иконописца Верещагина Василия Петровича. Любит сладкое. По дискотекам и кино не скучает. Подружка ее решение не поняла. И родители, говорит, долго переживали. Производит она впечатление человека совершенно самоотверженного.
-- Матушка, что бы вы сказали своей подружке, реши они идти в монастырь?
-- В одночасье принимать такое решение нельзя. Пусть приедет, поработает неделю, месяц… Я работала в монастыре несколько лет. Нисколечко не осуждаю тех, кто в миру. Но монастырь – это идеал.
Годы до пострига мои новые знакомые считают только приближением к нему, к идеалу. Никто из них не показался мне пришибленным, несчастным и затюканным: ни 36-летний иеромонах Севастьян, которому было интересно, сможет ли отказаться для великой цели от мелких страстей. Ни 23-летний о. Александр, в прошлом боксер и штангист, заведующий ныне хозяйственной частью и командующий трудниками. Даже бывшие зеки, работающие в монастыре, не смеют ему перечить.
-- Не меньший подвиг – быть хорошим отцом, воспитывать детей, и вообще жить в этой стране, если жить честно не для себя, -- говорит о. Александр.
-- Мир работает на самоуничтожение. Но гром грянул – и мужик пошел в церковь. Потому что во внешнем мире помощи не найти. С первых шагов в храме Господь, как ребенку, подает тебе руки. Затем, когда окрепнешь, отнимает их: иди сам! – говорит иеромонах Севастьян.
Перечеркнув очередную страницу дневника, отправляюсь в неурочный час в трапезную пить чай с морошкой. Позволено мне, гостю, такое послабление.
-- Они крепятся. Но как им тяжело, Господи, как им тяжело! Я-то вижу, -- качала головой Нина Дмитриевна.
И я вспомнил, как один из монахов на сутки заперся в своей келье, не выходил ни к трапезе, ни к Правилам, ни на послушание. Какая и с кем борьба происходила там, известно ему одному.
Весна 1641 года. Во дворе монастыря расчищали площадку под строительство каменного храма Преображения Господня. 17 апреля в земле открылась пещера, своды которой стояли, ничего не поддерживаемые. В ней гроб. Братия, повествует древнерусская летопись, "открыв мало верхния доски гроба, со всяким опасением (иструхла бо бе дска та) и видев во гробе тело цело, ни чем не рушимо и ризы такожды целы и не тленны, во ужасе бысть велице". Когда отслужили молебен, тело преподобного, находившегося во гробе 108 лет, покрылось каплями миро и по воздуху разнеслось благоухание. 30 августа того же года, в присутствии митрополита Новгородского Афония, архимандрита Хутынского монастыря Евфимия, игумена Вяжецкого монастыря Иосифа и всего Софийского духовенства, прибывшего в монастырь, "иерарх снял схиму и параман, раскрыли перси и руки Преподобного и удостоверились в нетленности тела и в том, что это были мощи первого игумена Свирской обители Преподобного Александра". Из-под аналава была видна часть бороды, а ноги же лежали как у новопочившего: правая плюсною кверху, а левая обращена в сторону".
С февраля 1919 года до 30 июля 1998 года мощи находились в запасниках музея кафедры нормальной анатомии ВМА. Это единственный "экспонат", который не был включен в каталоги академии, составленные в чрезвычайным педантизмом. Одно время его показывали студентам как пример естественной мумификации. Время не коснулось тела и лика преподобного Александра Свирского, которому, как гласит "Житие", воочию явилась Святая Троица.
Летом 1998 года мы увидели его таким, каким он заснул 500 лет тому назад на досках своей кельи. Правая рука лежит вдоль туловища, левая – на животе. Ступня правой ноги опирается на свод левой. Кожа янтарно-желтая, даже губы, даже крылья носа сохранили прижизненную конфигурацию. Эксперты, проводившие антропологические и иконографические исследования мощей, заявили: мумификации такой степени сохранности современная наука объяснить не может.
Для верующих процесс идентификации был завершен, когда летом в рентген-кабинете СМЭС, во время молебна, мощи вдруг покрылись светлыми каплями миро, выступившего как бы изнутри, из трещинок кожи. Мощи мироточили три месяца в храме Веры, Надежды, Любови и продолжали источать миро и в мои монастырские дни, радуя и укрепляя в вере братию.
Изъятые первыми, они были обретены последними. Поклон инокине Покрово-Тервенического монастыря матушке Леониде, чей труда в исторических архивах Петербурга завершился великим для Православной церкви событием.
В часы Литургии, когда раку окутывает благоуханное облако, в пятистах метрах, в психушке, больные висят на оконных решетках и воют.
Последнее утро. Работал полночи и проспал Правила. Небо вчера – звездное, воздух резок, как нож. По берегам крестообразного озера Рощинское трещали от мороза деревья. Нина Дмитриевна дала на дорогу яблок и апельсин, и в храме – сухих просфор. Поклонился братии, пожал руки трудникам.
-- Приезжай летом, здесь хорошо, -- сказали мне.
-- Здесь хорошо, -- сказал я.
Из ворот монастыря – по аллее, мимо колодца, вырытого еще св. Александром Свирским с братией. Последние годы в часовне над колодцем была заправка, земля и источник отправлены бензином. Монахи прокачивают воду наносом, надеясь промыть грунт.
Дальше – через ров, где была мельница и где св. Александр крестным знамением остановил прорвавшийся из озера в озеро поток.
До Петербурга пять часов. Я читал Иоанна Лествичника и выписывал в блокнот, чтобы не забыть, что самый свирепый грех – отчаяние.