ВЫСТРЕЛ
И ветер, качающий криво,
Зеленые звезды во мгле,
И звери, что воздух втянув торопливо,
Бегут, припадая к земле;
Сквозняк, продувающий сцену,
Качающий бархатный свод,
И тот, что зеленую выбелив пену,
В кулисы залива несет;
И ветер, сбивающий косо
На узкой дороге листву
Под ноги коня, под оглобли, колеса, -
Осенним цепом - полову!
Рябь вод, и терпенье флагштока,
И пыли горячей клубы,
И в розовом блеске - небес поволока,
И бунт на плечах голытьбы;
Сквозняк в переходе застенка,
И тяга раскосой луны,
И пустоши гнева, и страсть-иждивенка,
И черные - в ночь - скакуны;
Качанья ветвей поседевших,
И звезды развитых волос,
И приступы черные птиц очумевших,
И бегство слезы под откос, -
Все то, что мелькающий в прахе,
Летящем от мирных полей,
На голову срезанный твой амфибрахий
Двустволкой сгоняет своей,
Все то, что зовет и смеется
Над промахом новым твоим,
И только ударом в плечо отдается,
В лицо - только порох и дым, -
Все это не дичь, не добыча
В подсумке, в крови глухаря,
Не то, с чем поступишь, как хочет обычай:
Пух - в лен, и в котел - прахоря, -
Вся эта мишень - только точка,
А прочее - лишь молоко,
Пар, золото, синь, кружевная сорочка,
И рану сыскать нелегко.
Свинцу ли, стреле не вонзиться
Во что-нибудь, кроме небес,
И вечно, и сладостно им проноситься
Сквозь воздух, сквозь поле, сквозь лес,
Сквозь алую плоть скотобоен,
В чернееющий зала провал
Туда, где спокоен! спокоен! спокоен!
Лишь автор, хранящий финал.
* * *
Печальной песню сохрани
Как сердце, разве будет ей
На что надеятся в тени
Летящих клином беглых дней?
Когда вдоль берега реки,
В огне вишневых кирпичей
Она идет и каблуки -
Звончей, звончей, звончей, звончей;
Когда навстречу ей звенят
Со ската красные кусты,
Она глядит вперед-назад,
А берега - пусты, пусты.
Из рыжих труб все гуще пар,
Белее, гуще, все прямей,
Все раньше крылья дальних фар
Заводят мельницу теней,
И та вращается, дробя
В отпетом воздухе ваниль,
И струны ряби теребя
Поет, поет речная гниль,
Поет, зовет: о спой со мной
О днях раскосых, золотых,
А нет - ундиною немой
Рыдай на берегах моих
О майском страхе, тесноте
В немом предсердии чудес,
О сине-розовой версте
Звенящих гелием небес,
О пробуждении озер
И выцветании рубах,
И как столярный бойкий сор
Скрывает прошлогодний прах.
А песня ей в ответ: жалеть,
Желать, надеяться - одно.
Вслед рукописным дням смотреть
Мне без надежды суждено:
За клином вымарок, замен,
Смотреть как сточная река
Ключи несет сквозь муть и тлен
В слепой толпе черновика.
На кону атмосферных предвестий -
Облака, облака, облака.
Что ни выпадет, наверняка,
Все сполна получишь и на месте.
Как широкие лезвия - тени
Облаков, только что не свистят,
Но на шухере липы стоят,
И трава не пала на колени.
И со следа не сбилась охота
Дегтем пахнущих солнечных псов
На последние стрелки часов,
Что бросает золотая рота
В плащпалатках зеленых, трубою,
По дороге, кто в грязь, кто в песок,
Но блестит ледерином висок,
Выдавая “липу” с головою.
С головою тебя продавая.
И ступаешь, хотя не идешь.
Не стоишь, хоть не падаешь. Нож
Ровно отделил твой шаг от края
Карты дня в маскировочных пятнах,
Черных, рыжих, каштанных, льняных;
На твоих оловянных двоих
Не пройти по ней ни на попятный,
Ни туда, где в цехах Пиранези
Осторожно возводят закат
И холодные домны горят
На чертежном розоватом срезе.
* * *
Из дома близкий путь,
Как пепел снег. Дождем чуть позже станет.
Кто прошлое помянет, -
Сам добирайся как-нибудь.
Там белый, черный дым:
С огарков труб и дальнего пожара.
За мост перебежала
Любовь трамвайчиком пустым.
Над новою землей
Летят, как ложь слетает с губ в испуге,
Известнейшие звуки
Любви и смерти духовой.
На площади сойди:
Там ветер в рукаве застрянет розой,
Царапает занозой,
Когда вам с ним не по пути.
Помедли. Все равно
Ты опоздал, поэтому помедли.
Все распустились петли.
Хватаешь воздух - не рядно.
Так эта нагота
Вся там видна лишь в переменах платья.
Трещат по швам объятья.
Треск электрический с моста.
* * *
Ветер тучи погнал
На дремучий привал,
К Оккервилю,
И ползут они, как
Нефтяной товарняк,
Растянувшись на милю.
Насыпь неба под ним -
Лишь разорванный дым
В синих пятнах,
И дрезиной под склон
Прозвенел Фаэтон,
Тормозя на запятках.
И летит сквозь просвет
На разбитый проспект
Шаумяна,
Пеной луж молодых
Кирпичей заводских
Подновляя румяна.
Где реки поворот, -
Лед как сало всплывет
Из отвара,
И коряга одна
Над водою видна
Будто ляжка Икара.
В лица встречных взгляни.
Это зимние дни -
Чередою:
Челки слиплись, и взгляд
Желтой кожей подмят
Над косою скулою.
Погляди им вослед:
Как их выбелил свет!
Как растиснул!
Как на ветре развел!
.................................
А последний прошел
И о чем-то присвистнул.
* * *
Прохожих иди, обгоняй,
Туманом дыша как отвагой,
Где пустырей и проспектов край
Намокшей лежит бумагой,
До точки на ней и внутри
Вечерней развертки уменьшен,
Где скачут блохами фонари
По шубам пугливых женщин.
От вывески красный - лампас
На горле подзорной бутылки.
Выше держи ее, чтоб не гас,
Равняйся на крыш затылки!
Старик, изучающий тьму
Сквозь толстые стекла, как свиток,
Где нонпарелью набран ему
Тумана доход-убыток.
И та, что как воздух смела,
И в полоборота к желаньям,
Песни обрывок вдруг пронесла
Навстречу каким свиданьям?
И тот, от стены ни на пядь,
И не принимая монету,
Просит скорей позвонить-прислать
На помощь ему карету!
И в черные дыры пальто
Летящие оловом брызги,
И тормоза, и гудки авто,
И лай, и трамвая визги.
И весь этот мелкий прибой,
Сгорающий в радиокепке,
Ты как антенна, прешь за собой,
И - точно вагоны в сцепке.
Засмотришься, затормозишь,
Задержишься на сфетофоре -
И протолкнут, и снова летишь:
Фотон в ледяном просторе.
* * *
Срезает угол день, пробегая дворами,
На желтые углы из прищура косясь,
Под арками бежит, как в зашторенной раме
Диафрагмы на миг засветясь.
Срезает угол день, от бородки прицела,
От снайперских прямых уходя прямиком
К засадам кирпича и намокшего мела,
Стекол, жести - незлым «языком».
Деревья на ветру, как оксидные арфы,
Магнитофонных лент колтунами шуршат,
Под ними на земле офицерские шарфы
Размокают портнею солдат.
Деревья в шенкелях ледяного потопа,
И пеною с удил - догорающий снег,
Из люков прущий пар городского сиропа -
Прикрывают косящий побег.
Он выбелит кирпич, поджигая известку,
И окна затемнит, и выходит на связь,
Выходит напрямик, напролом к перекрестку,
Позывными своими давясь.
Он что-то прокричал, микрофонное рыло
Сжимая в кулаке, и в наушник стучит,
Пока его спина сразу вся не остыла,
Волны мелкие плещут в зенит,
Пока его спина в непросохшем и сером
Январскою волной мелко не зарябит,
Прогнув еще сильней всем скупым глазомером
Непросохший и серый зенит.
ПОЛУОСТРОВ
Деревьев чертеж и цех в разрезе,
Ведет рейсфедер тени оград,
Кусты, взошедшие на железе,
Пучками проволоки торчат.
Мотки проводов - большие гнезда.
Не здесь ли местных гарпий насест?
На кладке снежных бугров - кароста,
И гнется к югу флагштока шест,
Но смотрит назад флажок флюгарки,
Его и шторму не повернуть,
И сверху синие звезды сварки
Речному ветру летят на грудь.
На битом стекле прицел сощурив,
Стреляет солнце из-под аркад,
Из круга серой почти лазури,
Что всюду вписан в стальной квадрат.
Свистят этажи во все сифоны,
Освистан каждый твой шаг и слог.
Сверкая смолью, летят вороны
На флаг флюгарки, пустой флагшток...
“7”
Распускается фонарь,
Плывет пятном бензиновым
По стеклу, где машет гарь
Султаном страусиновым.
Слева-вниз диагональ
Стекла сырого плавится,
Крупным ситом сеет даль
Чугунная расхлябица.
Осыпаются домов
Окошечки плевелами,
Искры сыплют с проводов
Хвостами сине-белыми.
Разлетелась влет луна,
Летит пятном бензиновым,
Облаком запряжена
Дырявым парусиновым.
Вжался в кресло пассажир
Чугунным изваянием
И слезит оконный жир
У самых губ - дыханием.
Видит он свою в окне
Лишь голову пропащую,
В желто-розовом огне
Огромную, летящую
Мимо вывесок, витрин,
Сшибая светофоры, - и
Будто нет его внутри,
В гремящем этом коробе,
Будто он - стекло, болты
И лампы с насекомыми,
Будто в синие листы
Обшивки весь закован он...
Выйдет: блик на сапогах
В дорожной каше плавится,
На гудящих калеях
Снежок опять появится.
* * *
Меж розами Парни и розами Малерба
Проходишь, сердце исколов
О светлые шипы - зазубрины ущерба
Бегущих опрометью слов.
Как отступает ночь в листву, под кровли, в окна
Как тенью тел дневных притворствует она,
Так прячутся слова - коснеющая Прокна -
И чертит широко над сердцем тишина.
Ты знаешь этот штрих руки скупой и твердой:
Сады, торцы домов, река и створ небес -
Всё в росчерках его, и тень любая хордой
Отпущенной дрожит, но звук уже исчез.
Иль не было его? Лишь мелкое движенье
В сетях ветвей, в окне, на птичьем сквозняке,
На выцветшей воде тумана отраженье
И лодочки зари под мостом вдалеке.
Не слушай ничего! Смотри: как на гравюре,
На оттиске дневном кусты травлёных жил
В смещении одном, в одной безмолвной буре
Все молчат об одном из чернильных могил.
О шорохе в крови, о треске смертной глины
Под обжигом ночей и звонкой как печаль,
Как профиль нежности, во тьме до половины,
В ущербе яростном - прощания медаль.
Сожми ее в руке, покуда не остыла
И пронеси еще немного через дни,
Что темная любовь со всех сторон обвила
Малерба розами и розами Парни.
* * *
На белом поле вечера листва
Видна едва -
Лишь в профиль черные деревья,
И ласточка звенит одна,
И тишина
Уводит в ночь свои кочевья.
И ветра нет, чтоб эту колыбель
Качнуть и хмель
Разлить по сердцу ненадежный,
Крыло последний круг ведет.
Штрих, поворот...
И влажен воздух осторожный.
Страсть не умолкла, но молчит
И как зенит
Бледна, но бледностью суровой.
Все меньше на груди тепла,
Все выше мгла
В листве желания неновой,
Листве, где задержался дым,
И недвижим
Крошёный мел ночного шага,
Откуда из вечерних сот
Еще сойдет
Печатью легкой Ависага,
Печатью легкой прежних дней,
Огней, теней,
Дыханья города большого -
На воске сердца профиль свой
Одной чертой
Оставить и вернуться снова
Туда, где облако одно
Уже давно,
Как след любви, неразличимо
На белом поле - белый след:
И есть, и нет,
И медлит, и проходит мимо.
* * *
Выбитый палочками кружок
На барабане - луна.
Туман сегодня ночью должок
Ночи вернет сполна.
Будут раскачиваться, звенеть
Над фонарями круги,
Под щеточкой будет жечься медь -
Не поднести руки.
Будет по счету ни зги, ни гу-гу,
Будет не жалко, не жаль,
Лишь чиркнет спичкою на бегу
Под каблуком асфальт.
Кто-то бежит сквозь туман с трубой,
Будто кому-то “труба”.
Пружинкой плавится голубой
След от щеки до лба.
Сырость летит в рукава пальто,
Окисью - в горло трубы.
Все мельче медное решето,
Ниже басы судьбы.
Медная рыба ныряет в сеть,
На сковородке шипит,
В тарелке мелкой сияет снедь,
Клапаном шевелит.
Месяц выходит, как пот из пор,
Типчиком из-за угла,
Клешню - в карман и кладет прибор
На уголок стола.
* * *
На сером бархате асфальта
(Щекой прижмись к нему)
Блестит в лимонных пятнах Ялта
Песком, расплавленным в Крыму.
Находит стих на крылья теней:
Поднявшись тяжело,
Несут они шаги сиреней,
Пока их вбок не сволокло...
Тепло в коленях быстро зреет,
Круглит и тянет шаг
Туда, где в блоках голубеет
Примочкой камфорною мрак.
Пройди. Напротив дом. Лоскутья
Лазурные на нем
И статуи, и лезут прутья
Наверх под греческим огнем.
Плюя селитрой с канифолью
В жестяную трубу,
По крышам выскобленным солью
Топочет, раскатав губу,
Кривой и красный. В панцырь пота
Щекочущий увяз.
Песок - в стекло - его работа,
Вон кровь из пор - его заказ.
Кирпич уже на стыках синий,
Но туже бранд-мажор,
И пляшет призрак асфиксии
Фокстрот под сиплый статуй хор.
И закатив глаза Эвтерпа
Засаленной рукой
Гремит на лире, будто стерва
Чадя, гремит, сковородой.
* * *
День смущен, как навстречу,
Над запястьем, предплечьем,
Пробегая стремглав
До ключицы, где тени
Розовели в движенье,
Голубели, устав.
Не поднять ему выше
Глаз отвыкших — над крышей,
Не отнять ему глаз
От паребриков сбитых,
Остановок, разлитых
Полумглой в плексиглас;
Не расстаться с проезжей,
Отдохнувшей и свежей,
Чуть белеющей вновь,
Как с ложбинкой над грудью,
Переправой, где трудит
Жилку вечная кровь.
* * *
С тех пор, как спрыгнув c Альп, Суворова дружины
Французу удержать не дали Апеннины,
С тех пор как финское пустынство перешло
Двуглавого орла под мощное крыло,
Есть два пристрастия у поэтов российских -
Географических и равно мусикийских -
Италия и край гранитов и озер,
Что на юг и на север влекут кругозор
Вдохновения, оба второю отчизной
Быть желая душе бесприютно-капризной.
Так Батюшков среди лесов и серых скал,
Как древний скальд «Мечтой» воинственной витал,
А после - дипломат - в Италию стремился,
Италию познал и разума лишился.
Баратынский воспел свой чухонский постой
Средь водопадов, бурь и грации простой
Красавиц финских, но от дядьки итальянца
Всем сердцем перенял со страстью новобранца
Италии соблазн: грот Капри, храм Петра
Мерещились ему от утра до утра.
И Комаровский мерз в каком-то пансионе
Близ Иматры, а после в блаженном вагоне
Фантазии живой с Бедэкером своим,
Как будто с сонником, Флоренцию и Рим,
Тосканские холмы, Неаполь проезжая,
Их воздухом дышал, уже и не мечтая
Увидеть их живьем. И нежный Мандельштам
В дни юности плывал по сайменским волнам.
А после, множа лет жестокие потери,
Петрарку прелагал и холил Алигьери.
Шервинский молодой, упорный однолюб,
Не в силах оторвать вечножаждущих губ
От средиземных волн, терпким александрином
Пел руку смуглую с золотым апельсином,
И тихие мосты, и гул морских широт.
(Мой неумелый стих ему вослед идет)...
О если бы душа избежала распада,
Ее утешила б одна, одна услада:
Под бледной лентою полуденных небес
Дорога узкая, ведущая сквозь лес,
Веслом разбрызганное золото в протоке
И лодка ветерком прибитая к осоке,
Пока рыбак уснул... Над черною водой
Сезанновский цветник расплавленных жарой
Купальщиков, и смех, и визг, и запах дыни,
И нега в озеро вступающей богини,
И скалы, словно кит из «Горбунка», и прах
Еловый на воде, полоски на камнях.
А к ночи - холодок и смутная тревога,
И далеко слышна железная дорога,
И в озере луна как брошенный тимпан,
И тишина кругом, как будто умер Пан.
По следу сердца так, привыкшего за годы
Зимою вожделеть, летом вкушать природы
Нерасточительной недолгие плоды,
Лети, душа, тогда, найди его следы
На севере, в лесах, на просеках смолистых,
На жарких островах, на берегах скалистых,
На трубочках сухих серебряного мха,
На розовых стволах сосен, что чепуха
Закатного огня щекочет и пятнает,
Не бойся не найти, любовь твоя узнает
Девять смуглых озер, таинственный союз
Земли, воды, небес и хлопотливых муз.
* * *
Закрыта стройка летняя давно,
а ты все ждешь — проектор привезут
крутить с утра до вечера кино
про солнечный, блестящий потом, труд.
И видишь только доски темноты,
стоящие в проеме октября,
на них — царапин голые кусты
белеют под нажимом фонаря.
Гудит фонарь, а, кажется, толпой
рабочие выходят из ворот:
вот козырек — царапиной тупой,
там — перекошен папиросой — рот.
Углом скула. Нигде не видно глаз,
но смотрят, это уж наверняка.
Считай до десяти, пройдут как раз.
Гудит фонарь. Теперь чиста доска.
Они прошли. Ну, а тебе туда,
где тьма мельчит, как тысячная дробь,
лай, визги, смех. И пьяная вода
под сапогом блестит (солярка? кровь?).
Ведь это черно-белое кино,
и тысячная копия рябит —
не разберешь и, в общем, все равно,
что там разлито, в чем нога скользит.
Снигирь
1.
- Будто бы на свой брошенный костяк,
Смотрю на вас, чужих страстей просветы.
Каким вы бешенством роландовым воздеты?
Какой вас прорубил кулак?
Деревья и цветы, трава, листва и злак,
Земля, песок и грязь, и лед каким одеты
Мгновеннным солнцем там иль космами кометы?
Как судорожно горд ваш моментальный стяг.
Что там за вами, а? Сраженье, вспышки лат?
Зарницы? Град шутих? Иль воспаленный ад?
Иль хоры парусов над гаванью портовой?
Быть может, Ганнибал там раскалил скалу?
Откуда этот снег на мерзлую скулу
Слетает вестью жизни новой?
2.
Слетает вестью жизни новой
Снег медленно еще, еще совсем сухой,
И значит, высота слабеющей струной
Уже передает из партии альтовой
Сначала тенорам благостыни суровой
Свое стекло - полярный разнобой,
И скоро баритон медвежею полой
Укроет этот звон и в полсти стопудовой
Раздавит, ничего не оставив басам,
Как только сдуть невнятные осколки,
Развеять эту весть по небесам,
Рассветных туч топорща холки.
Из этих туч слетает в полумрак
Душа, тревожно пяля зрак.
3.
Душа, тревожно пяля зрак,
На черной ветке ждет ответа:
- Что это, ночи взмах или ступень рассвета?
Скорей, скорей, мне нужен только знак.
Я заждалась, я так отвыкла, так...
Я, словно нить, в иглу железную продета,
Еще горячая, не потеряла цвета.
С лица там вышит бледный мак
На белом поле реющего шелка...
Кровь на снегу... Я капля, что насквозь
Прожгла, прошла редеющей основой.
И взяткой милости, как тлеющая пчелка,
Хотела подкупить то сердце, что взвилось
На склон усталости ледовой.
4.
- На склон усталости ледовой
Влечется сердце... выше... на пути
Лишь камни, лед, и воздуха почти
Нет на вершинах. Там в тени лиловой
Долина залегла, там у подножья слово
Последнее блестит... Прости, огонь, прости,
Мне вверх тебя с собой не унести...
А ты, быть может, искрою костровой
Сюда и долетишь, да только что поджечь
Ты сможешь здесь: кремень? скирду тумана?
Гранита сноп иль сланец, пемзу, шлак?
И что согреть: коснеющую речь,
Что вмерзла в этот склон самообмана,
Согреть того, кто в лед вмерзает, наг?
5.
- Согреть того, кто в лед вмерзает, наг,
Могла бы я: кровь птицы горячее,
Чем кровь людей, и грудь пернатая сильнее:
Щит воздуха пред ней и ветра буерак
Всегда, всегда... Крыло, как страсть, расправит взмах
Восторга, вознося, чем выше, тем смелее
Слепое мужество свое и в эмпирее
Стремительном царит, обманывая страх.
К тому же есть во мне спокойной власти воля,
И тишина, и стать, и небо доброты,
Все, все во мне давно к служению готово
Тому, чей вздох саднит отмеренная доля
Терпенья серного, терпенья пустоты
Под ропот ртути тысячеголовой.
6.
- Под ропот ртути тысячеголовой,
Гудящей в торичеллевом котле
Надежд, витийства, страха - в той земле,
Что розой осыпается ветровой
День ото дня... И день придет - пунцовой
Горячечной зарей на чутком корабле,
Последним ветром уносимые во мгле,
Оставим этот край - не в поисках иного,
Не в поисках земли нескудной и простой,
Такой, что на слонах, китах и черепахе
Стоит, но чтобы плыть, чтоб напряглась в снастях
И парусах тоска, чтоб загребать стопой,
Подбитой воздухом, простор, не тщась, не в страхе -
С орфическим напевом на устах!
7.
- С орфическим напевом на устах
(Памяткой, что лишь наполовину
Помнится), в январскую стремнину
Я вошла и медлю сделать шаг.
Как там это? Что там пел моряк?
«Если я однажды в море сгину,
Не жалей меня, не кляни пучину,
Не ходи под вечер на маяк,
Плавать по морю необходимо,
Жить не так необходимо нам».
Может этой песенкой фартовой
Мне окликнуть сердце, что томимо
Верностью балтийским берегам,
Чуть блестящим в пелене свинцовой.
8.
- Чуть блестящим в пелене свинцовой
Лезвием той славы, той любви,
Что не повернет, как ни зови
Профиль свой от счастия чужого,
Каждый день я ранюсь - от пустого
Шороха, как будто бы в крови -
Дерево зимой листы свои
Неслетевшие все слышит снова, снова.
Отчего же вы не облетели,
Отчего остались, неужели
Сладостной земле старость предпочли?
Может быть, еще торопливым летом,
Ненасытные, всем горячим светом
Сами вы себя заживо сожгли.
9.
Сами вы себя заживо сожгли,
Яд пелен впитав, что герой на Эте,
Разум, сердце, страсть. Не звезде - комете
Поклонялись вы, косы ей плели, -
Мчащемуся льду в газовой пыли,
Искре от костра, канувшей в рассвете,
Предрассудку слов, мороку, примете,
Участи - всему, в чем вы не могли
Обрести пределы постоянства -
Лишь простор и силу окаянства.
Если бы теперь медлящая часть
Неба расцвела хоть одной зарницей,
Вновь склонились бы пред старою жилицей
Память и печаль, разум, боль и страсть.
10.
Память и печаль, разум, боль и страсть,
Гордость и тоска, сердца восхищенье,
Униженья блеск, ярости круженье -
Ястреба круги прежде чем упасть
На добычу, гнев и забвенья пасть,
Милости восход, праздное скольженье
Слов в крови надежд, мужество, смиренье,
Вдохновенья блеф, страх, игра не в масть, -
Все что там взошло, расцвело, увяло,
Семенем глухим глухо в землю пало,
Не свершив лирический обет,
Все опять зову - семя, стебель, цвет
К вечности на пир, к миру устремиться,
Чтоб в углях под ветром заново родиться!
11.
Чтоб в углях под ветром заново родиться,
Пробегая желтыми розами в черном теле
Той Привычки, что три раза на неделе
Бремя чувствует, не в силах разрешиться,
Видит ветви, кусты, облака, видит лица,
Запах серебра в феврале слышит еле,
В марте талые лужи видит, в апреле
Шум широких слов к ней по воздуху мчится.
Слышит она, но как будто не помнит имен,
Слышит изменчивый звон, да не знает где он,
Мякоть внутри у нее, и в ответ густота
Даже не дрогнет, горячим лучом залита.
О если б угли опять в ней под ветром взошли,
Чтоб раздалось в пустоте прозябанье земли!
12.
- Чтоб раздалось в пустоте прозябанье земли,
Чтоб расцвела над геракловым остовом Эта,
Чтобы недвижной звездой в небе стала комета,
И бесконечные дни с небосклона текли!
Что это там? Что я вижу, что вижу вдали?
Лента огня! Это первая буква рассвета!
Дальше читай! Это добрая, верно, примета.
Смело вводи в эту гавань свои корабли,
Смело бросай якоря своего каравана
В этом порту, хоть причал не видать из тумана;
К этой волне всей надеждой ты можешь припасть,
И посмотри как она распускается маком
Под опереньем твоим в преломленье двояком,
Чтобы принять твою волю, и песню, и власть.
13.
- Чтобы принять твою волю, и песню, и власть
Надо назад повернуть и спуститься в долину,
Там твое царство, и снег уже наполовину
Стаял. Тепло. И печет по-весеннему всласть.
Ветер почтовый уже караулит украсть
Первые запахи, больше не целится в спину
Или в лицо, день-деньской обновляя стремнину,
Вскрывшую лед. И везде этот шум: не пропасть!
Не пропадешь! - как предчувствие тесного хора,
Как оперенье листвы на стреле кругозора,
Что дальше солнца способна теперь приземлиться.
Там ты отныне прядешь свою чуткую пряжу,
Новая парка, над сердцем несущая стражу,
Капля, обрывок огня, парус, вестница, птица.
14.
Капля, обрывок огня, парус, вестница, птица,
Ты не из тех, что до снега в Египет спешат,
Ты не из тех, кто бежит и не может назад
Бросить свой взгляд или назад воротиться,
Ты не из тех, кто на скалах бесплодных ютится,
Ты не из тех, небрезгливых, что падаль едят,
И не из тех, кто лелеет свой пестрый наряд:
Нечем тебе да и не за чем в общем гордиться.
Ты - сама гордость, запекшийся сгусток ее,
Рана зажившая, памятный славы рубец,
Красный на белом - твой герб, самурайский твой флаг.
Пусть над посевами крови кружит воронье,
Ты оседлаешь коньком одряхлевший венец
И позовешь к новой жизни промерзлый костяк!
15.
Будто бы на свой брошенный костяк,
Слетает вестью жизни новой
Душа, тревожно пяля зрак,
На склон усталости ледовой -
Согреть того, кто в лед вмерзает, наг,
Под ропот ртути тысячеголовой,
С орфическим напевом на устах,
Чуть блестящим в пелене свинцовой.
Сами вы себя заживо сожгли,
Память и печаль, разум, боль и страсть,
Чтоб в углях под ветром заново родиться,
Чтоб раздалось в пустоте прозябанье земли,
Чтобы принять твою волю, и песню, и власть,
Капля, обрывок огня, парус, вестница, птица.